Гобелен с пастушкой Катей - Наталия Новохатская

Свету я нашла на кухне, она кратко познакомила меня с персоналом, предложила на будущее любить меня и жаловать, потом отвела в директорское помещение.

Там добродушный кудрявый дяденька средних лет меня приветствовал, похвалил вкус Валентина в выборе помощницы, пошутил насчет рода занятий дочернего агентства, посетовал на неожиданные проблемы соседа, принял ключи, запер их в коренастый коричневый сейф и пообещал вручить хозяину в момент его прибытия. Затем потряс мне руку и пригласил на прощание заходить к ним в «Горницу» по-семейному в любое время. Это падал на меня отсвет Валентиновых успехов — точность показаний торгового термометра я между делом оценила. Отче сказал бы в лучшие времена, что меня принимали, как ревизора.

Когда юный швейцар с серьгой в ухе выпустил меня на улицу, там оказалось еще совсем светло. Сережа под присмотром Ольги-Ады завершил такелажные работы и помахал от темно-красного «Жигуля», припаркованного у края тротуара. Ольга расположилась на заднем сиденье, рядом с Сережиным пиджаком, на котором трогательно лежал букет цветов — надо же, и среди инфляции друг Сергей не забывает баловать меня цветочками, а я, неблагодарная, гоняю его по ненужным делам. Я уселась рядом с водителем, и мы покатили сквозь транспортные потоки вдоль Ленинского проспекта. (Интересно, долго ли ему носить историческое имя? Учредить, что ли, букмекерскую контору?)

Однако, что под прежним, что под любым иным прозванием, транспортная артерия оказалась донельзя забитой, скорее всего по случаю наступившего часа пик, и наша поездка подзатянулась. Пробки случались поминутно, и Сергей реагировал на каждую из них сдавленным, но неизменным негодованием. Хорошо, что в присутствии Оли-Ады, возмущение возницы укладывалось в рамки приличия, но как собеседник, Сергей был потерян, нам оставалось надеяться на собственные силы. Скорее на мои, поскольку Оля стала впадать в тяжелое молчание и с трудом откликалась на мои попытки завязать беседу. Можно было вообразить, что она везет неприятных ей людей в ненужное место почти бесплатно, а вовсе не наоборот.

На половине пути я вспомнила о неясном сообщении, прибывшем из «Химии нового века» после ухода Ольги. Информацию я записала на отдельном листочке и почти машинально сунула в сумку, на всякий случай, если с больницей выйдет неувязка. А впоследствии напрочь забыла, другие дела заслонили.

И как только настоящие детективы не перемешивают своих дел в винегрет, право же не знаю, у меня три случая основательно перемешались в голове, а главное, набегали одно на другое, в результате все время выпадали детали.

Я обрадовалась, что нашлось занятие в дороге, и предъявила Ольге таинственный текст: «Костя Бочкин, ор. яма, грач, Люба» и под ними номер телефона.

Пока она изучала тайнопись, я слегка подумала и предложила позвонить по указанному номеру, но меня смущало, кому он принадлежит: грачу, ор. яма или Любе. Костя, предположительно, Бочкин вроде лежал в больнице. Лично я предпочла бы Любу.

— Нет, только не это! — живо встрепенулась Оля. — Вот так она искала, Лера, и эта Люба оказалась ужасной скандалисткой. Знаете, пока мы ящики пристраивали у меня дома, Лерка рассказывала, как она этого Костю вычислила в больнице. Как обычно у неё, сплошные приключения. Самого главного, как Костина фамилия, и какая больница, она не доложила, а вот про Любу — сколько угодно. Только я думала, что вам она ни к чему.

— А грач и ор. яма? — поинтересовалась я. — Это что такое?

— Того самого Кости лучший друг, — пояснила Оля. — Так Лера вычислила из Костиных баек. Как грача провожали на вокзал, а раньше Костя внес в оркестровую яму копченого леща, лещ от жары заблагоухал на весь театр, из ямы пришлось бежать вместе с лещом, и грач пиликал последние звуки, не чая остаться в живых, потому что все кругом требовали пива, даже кордебалет. Грач, стало быть — фамилия или прозвище, раз пиликал, значит — музыкант. Выяснить, в каком театре пиликает Грач, для Лерки труда не составило. Она туда приехала, влезла почти в яму, нашла Грача и натерпелась от него лиха. Он её долго унижал, не хотел верить, что такая милая барышня связалась с его другом Костей, потом послал к Любе, которая служит костюмершей у них в театре. Потом оказалось, что он так пошутил, эта Люба — Костина то ли бывшая, то ли будущая жена, и Лерку она отлаяла от души. Но про больницу сказала и номер назвала. Только Катя, пожалуйста, не надо ей звонить, я не хочу, чтобы она хоть обо мне знала. Пожалуйста, категорически не надо, это ужасная женщина, понимаете? Будет только хуже! Обещаете, Катя, никакой Любы, договорились?

— Да Бог с ней, — утешила я взволнованную клиентку. — Не хотите, так не надо, вот, видите, я листок разорвала и в пепельнице сожгу. Нету никакой Любы и никогда не было, а грач в оркестровой яме — это бред и ничего более.

— Конечно бред, — вдруг отозвался Сергей. — Вы бы лучше, девочки, меня сориентировали, где съезжать, а то я устал от ваших дамских разговорчиков, миль пардон.

Оказалось, что мелкими перебежками мы почти доплелись до поворота на Ломоносовский, и надо было соображать, как лучше доехать до больничных корпусов, отчасти видневшихся вдалеке. Дорожные неувязки быстро заслонили собой разгадку таинственного текста, я только успела подумать, что Оля-Ада, пожалуй, боится семейных разоблачений пуще любых криминальных последствий. Забавно.

Слегка покатавшись, Сережа вывел машину к въезду в больничный городок. Мы сверились с бумажкой, спросили прохожих и причалили к нужному зданию. Как-то само собой получилось, что мне пришлось взять на себя роль лидера группы. Когда мы оказались в холле хирургического отделения, я решительно направилась к справочной, а мои спутники парочкой пошли вслед за мною. И к информационному окошку подошла я, пока Ольга держалась сбоку, слабо улыбаясь, что, между прочим, ей необычайно шло. Видно ее волнение достигло критического предела, хотя я не видела к тому причин. Или мысль о скандальной Любе ее достала.

Подошла моя очередь спрашивать, я зачитала регистраторше данные Кости Бочарова двухнедельной давности и выразила желание его навестить, если возможно, то в холле. Регистраторша полистала разграфленные бумаги, потом сказала, что нам нужен «третий этаж, холл в конце коридора, его позовут…»

Я обернулась к спутникам, чтобы указать направление, как вдруг она меня остановила.

— Простите, девушка. Бочаров, Константин Андреевич? Минутку. Его три дня назад перевели в интенсивную палату. Подождите.

Регистраторша позвонила куда-то, затем сообщила медленно и внушительно.

— Бочаров, Константин Андреевич, он умер вчера утром. Вы родственники?

«Вот и первый покойник на моем детективном поприще», — ухнуло в голове, хотя ничто не указывало, что Костина кончина образом связана с делом Ольги-Ады.

— Скорее нет, чем да, — неуверенно ответила я регистраторше.

После чего украдкой взглянула на Ольгу-Аду, проверить, услышала ли она. Узкое лицо Ольги превратилось в меловую маску с темными провалами глаз и рта. Услышала, или тусклое освещение сыграло со мной шутку. Не каждый день приходится принимать подобные сообщения, даже если усопшего в жизни своей не видела и узнала о его существовании лишь сегодня утром, когда он был мертв.