Бой капитанов - Александр Тамоников

Развернувшись, Манин пошел в сторону дома Полухарова. Сивый с Грибом переглянулись, одновременно вздохнули и двинули следом за главарем, местным сосновским авторитетом.

Расположилась троица все в той же покосившейся беседке.

Сивый спросил:

– И чё дальше будем делать?

Манин распорядился:

– Доставай флакон, подзарядимся!

Гриб потер руки:

– Вот это ништяк, в самый раз принять водочки для сугрева, а то чей-то сегодня прохладно.

Сивый достал бутылку, сорвал крышку, отпил из горлышка ровно треть емкости. Передал бутылку Манину. Тот, проглотив свою долю, отдал пузырь Грибу, который и добил флакон. Настроение у сосновских мужиков заметно улучшилось.

Сивый посмотрел на Манина:

– А тапереча чё, Рубец?

Передразнивая кореша, Манин сказал:

– А тапереча займемся делом. Нам чё надо? Увезти Таньку с Ириной в деревню. Она баба послушная, но сейчас рядом с ней хахаль, Вова, сука, Полухаров. Кстати, Сивый, ты говорил, с ним вместе в школе учился.

Ощерился Гриб:

– Учился. У них, Рубец, непростые отношения были, так, Сивый?

Манин заинтересовался:

– А ну-ка подробней!

Грибов объяснил:

– Сивый с детства борзым был, девок любил щупать да по садам лазить. Самогоном, помню, первый раз лет в двенадцать угостились, да?

Посилов кивнул:

– Где-то так!

Грибов продолжил:

– А потом стали жрать его постоянно. По пьянке же и куролесили. Я-то посмирней был, а вот Сивый наоборот, чуть что – вразнос шел. Вован Полухаров, тот особняком держался. Спортом занимался, летом бегал, плавал, на турнике висел, зимой на лыжах забеги делал. Короче, считался правильным. Но с виду оставался хлюпиком по сравнению с Васьком, – Грибов указал на Сивого. – И вот как-то летом их пути-дорожки пересеклись. На купалище, у озера, что за деревней еще чистым и глубоким было.

Грибов засмеялся:

– Васек тогда с одной девки, Ленки-зубастика, трусы спустил. Прямо на купалище, на виду у всех. Пацаны заржали, Ленка в краску и слезы да в кусты. А Полухаров подкатил к Сивому и говорит:

– Иди, придурок, к Ленке, отдай трусы, вызови сюда и при всех извинись.

Васек ему:

– А не пошел бы ты на хутор бабочек ловить!

Вован на своем:

– Делай, что сказал!

Ну Сивый и завелся. Решил отметелить Полухарова, замахнулся, а тот ему прямой да в пятак и врезал. Потом еще. Короче сбил с ног, в кровь рассадив все жало.

Манин перебил подельника:

– Короче, хотел Сивый уделать Вову, а получилось, что Полухаров сделал Васька, так?

– Угу!

– А чего ж вы, дружки Сивого, за него не вступились?

– Да вступился один, Краб. Да только Хара и его приземлил. А потом вообще в озеро кинул, как чучело огородное. Ну боле никто на Вована не дернулся. Тот сам Ленку забрал и домой проводил.

– Чего ж по вечеру ему темную у клуба не устроили?

– Так у него друзья имелись. Да и не любитель он был ночами таскаться по деревне. Дома сидел, книжки читал.

Манин взглянул на Посилова:

– Значит, Васек, и тебе есть за что спросить с Полухарова?

– А чё спрашивать? Когда все это было?

– Обиды не забываются. А кто прощает обидчика, тот чмо. На зоне если б ты не завалил Полухарова, из тебя петуха сделали бы. Потому как долги возвращать надо.

– Так то на зоне! Там свои законы!

Манин вплотную приблизился к Посилову:

– Законы, Вася, везде одни. На зоне спрос другой. Ну, ладно. Надо дело делать.

– Да как ты бабу свою из хаты Хары выманишь?

– А Таньку шугануть надо. Она дернется к Полухарову. Тому, кавалеру гребаному, офицеришке, женщину в обиду давать не в кайф. Наверняка героем пред ней себя выставил. Выйдет на разбор. А тут мы его и уделаем. Главное, отрубить. Отключить, и все. Поэтому ты, Гриб, найди поблизости кол какой, да с ним в кустах и сиди. На Полухарова выйдем мы с Сивым. Пока базар-вокзал, подберешься сзади и херакнешь Вову колом по макушке. Ну, а остальное пустяки. Танька, как лишится защитника да меня увидит, покорной, как овца, станет. Пойдет, куда скажу! А уж в Сосновке я ей устрою допрос с пристрастием и публичную порку. Чтобы, блядь, больше носа из хаты не казала.

Сивый спросил:

– Все это понятно, но ты не сказал, как шуганешь Таньку. Не пойдешь же к Харе на хату?

Манин достал мобильник:

– А это на хрена? Для того, чтобы шугануть – самое то!

– Это другое дело. Когда звонить будешь?

– Да щас перекурим и позвоню своей ненаглядной.

Сосновские бандиты задымили дешевыми сигаретами.

А в это время, пока Полухаров еще отдыхал, Татьяна решила вынести мусорное ведро. Она подошла к окну кухни, посмотрела во двор, на кусты, за которыми пряталась беседка. Перевела взгляд на мусорные баки. До них от подъезда недалеко, метров пятнадцать и по свету. К тому же старичок какой-то вдоль оградки собачку прогуливает. Ну, не ждать же, когда Володя встанет и сам вынесет мусор. Татьяна вытащила из ведра полиэтиленовый черный пакет, заменив его на новый, связала концы, вышла с ним в подъезд. Спустилась по лестнице. Вот и двор. Не такой уж и страшный. Пожилого мужчины с собакой на улице уже не было. Но мусорные контейнеры, вон они, совсем рядом. Таня чуть ли не бегом добралась до них, бросила в мусор мешок, повернулась и увидела, как от беседки к ней спешит… ее бывший, хоть пока формально и законный муженек.

Женщина на секунду обомлела, но голос Манина привел ее в себя:

– Привет, сучка! Что-то ты задержалась в Москве. Тебе не кажется?

Татьяна, не ответив, бросилась к подъезду.

Манин закричал вслед:

– Стой, падла! Стоять, кому говорю! Или, блядина, я тебя сейчас камнем сшибу!

Но женщина ничего не слушала. Она вбежала в подъезд, буквально пролетела лестничные пролеты и ворвалась в квартиру, захлопнув за собой дверь. Проснувшийся и вышедший в прихожую Владимир подхватил чуть не упавшую женщину. Она крепко прижалась к офицеру, обняв за шею. Тот, слегка оторопев, спросил:

– Что произошло, Таня? Где ты была?

Татьяна отвечала прерывисто из-за сбившегося дыхания:

– Му-мусор выносила. Бро-бросила мешок в бачок, повернулась, а от беседки… от беседки Валерка идет! Меня словно парализовало. Не могла с места тронуться, а он что-то крикнул. Разобрала только – сучка, – это и привело в чувство. Ну и бросилась от него домой. Он здесь, Володя. Я же говорила, кто-то весь день следил за нами. А ты твердил, что никакой опасности нет.