Воспоминания Элизабет Франкенштейн - Теодор Рошак

Рассказ о Спящем Императоре смутно напоминает позднейшие средневековые сказки о Короле-Рыбаке, чья неисцелимая рана навлекает несчастья на его королевство; алхимическая версия, разумеется, куда более эротична. В случае Виктора роль императрицы сыграла Серафина, а девственницы-наложницы — Элизабет. Судя по ее рассказу об этом эпизоде, мы должны допустить, что от сонного Виктора добились оргазма схожими способами, и Серафина смогла получить то, что ей требовалось.

Сколь ни безжалостным может показаться обряд Спящего Императора, но в своем обучении адепты алхимии проходили еще более суровое испытание. Оно состояло в полном отказе от семяизвержения, как бы их ни соблазняли.

Адепт, например, мог обладать одной за другою несколькими женщинами, чье разнообразие гарантировало бесконечное желание, но никогда не позволял себе завершать акт оргазмом. «В обладании Женщиной, — говорит глубоко почитавшийся китайский мудрец Ко Сучун, — обуздывай себя как можно чаще, чтобы сперма возвращалась через спинальный канал и питала головной мозг». Удерживаемая таким способом сперма становилась легендарным Elexir Vitae[39].

Теперь ясно, что долгое время существовала тайная алхимическая традиция применения столь гротескных способов обучения. К примеру, приписываемый Олимпиодору Фиванскому поздний александрийский текст, который опирается на тантрический источник, поощряет пристальное изучение женской анатомии. Каждую складочку и впадинку женского тела, каждую пору и волосок, всякий его запах и особенность строения должно досконально знать и любить. Малейший физический недостаток должен быть отыскан и использован как эротический стимул. Вот типичный отрывок, где адепта учат:

Ищи божественное в несовершенстве Возлюбленной, ибо божественное засияет еще ярче в присутствии несовершенства. Ищи высокое в низком, чистое в отвратительном. Каждый волосок Возлюбленной принимай как Откровение. Самыми пылкими мольбами склоняй Возлюбленную открыться твоему восхищенному взору, чтобы ты мог постичь и восхититься самым потаенным в ней. Учи Возлюбленную истинному назначению ее усладительной плоти, коя есть Врата Непоименованного.

Только потратив годы на изучение подобных текстов и связанных с ними обрядов, я окончательно понял, чего баронесса Франкенштейн надеялась достичь, возрождая ритуал химической женитьбы. Замысел ее в своем коварстве шел даже дальше разрушения христианской морали. Думаю, она надеялась лишить европейскую науку ее мужского характера. Вспомните, как часто она признавалась во враждебном чувстве к научному прогрессу и какую зависть испытывала к мужчинам, пролагавшим ему путь вперед. Ясно, что она не намеревалась ограничиваться жалобами и проклятиями. Она предполагала подменить научную работу разнообразными эротическими игрищами, которые уничтожили бы сущностный — и необходимый — мужественный аскетизм науки. В таком случае «Книгу Розы» и «Лавандовую книгу» лучше всего рассматривать как песню сирены, чья цель заманить натурфилософию в обитель опустошающих наслаждений.

Готов допустить, что леди Каролина, по крайней мере, как самой ей представлялось, действовала из лучших побуждений; возможно, она хотела благотворно повлиять на свою эпоху. Доброта, которую она проявляла к братьям нашим меньшим, весьма трогательна. О том, сколь поверхностно ее понимание натурфилософии, говорит ее заблуждение, что дискредитировавшее себя знание адептов алхимии способно играть и дальше какую-то роль в продолжающемся наступлении нашего общества на невежество и суеверие. Это такая мешанина! Фантазия и факт, символическое и вещественное, игра воображения и правда… все свалено в одну кучу, без различия. Алхимическая вселенная была царством иллюзии, а не точного знания. У меня нет ни малейшего сомнения в том, что если бы что-нибудь наподобие нелепого плана леди Каролины сумело укорениться в нашей культуре, оно распространилось бы, как ядовитый сорняк, отравляющий источники нашей нравственной силы.

Власть розы в красоте,

Любовь сердцами движет.

Подвластным Высоте

Быть радо все, что ниже.

Хожу среди двух львов,

Львом золотым, зеленым.

Брожу в глуби лесов,

Доступных посвященным.

Из львиных пастей алых

Кровь алая бежит.

Не страшно мне средь ярых,

Их грозный рык смешит.

Связует все миры

Закон гармонии.

Сковала звезды цепь

Нежнейшей тирании.

…марта 178…

Серафина учит нас Кормлению Львов.

Виктор и я долго рассматривали изображение этого ритуала в «Лавандовой книге». Я много раз спрашивала себя, будем ли мы сами участниками его.

— Тебе нужно быть предельно восприимчивым всю долгую ночь, — говорит Серафина Виктору, — Вот, это поможет сохранять кристальную ясность ума.

Она заваривает ему чашку крепкого чаю с цикорием. В первую ночь Серафина сама исполняет роль партнерши; меня просит только смотреть.

— Помните, — предупреждает она нас обоих, — вы учитесь видеть все не таким, каким оно кажется на первый взгляд. Если будете уверены, что есть что-то большее, то и увидите больше.

Теперь Виктор знает, что Серафину надо воспринимать не как старую каргу, каковой она выглядит; он знает ее женскую власть. Не проходит и часа, как он погружается в себя, отрешенный взгляд неподвижен, словно устремлен на прекраснейшую из женщин. То же и Серафина. Она становится похожей на сомнамбулу. Я наблюдаю за ней и сомневаюсь, что смогу оставаться столь же спокойной и терпеливой. Говорю ей об этом, и она улыбается, успокаивая меня.

— Не бойся, дитя. Я дам тебе кое-что, что поможет сохранять спокойствие. В дальнейшем для этого тебе не понадобятся посторонние средства. Мысли Виктора станут твоими мыслями; не могу объяснить, но вы станете единым существом. Ночь для вас обоих промелькнет в одно мгновение. Только думай, что Виктор предлагает тебе самозабвенную любовь истинного жениха, любовь, дарящую упоение возлюбленной.

Еще трижды в эти две недели мы с Виктором повторяем Кормление Львов под присмотром Серафины. От зелья, которым она поит меня, я словно плыву над землей; оно также возбуждает во мне невероятную чувствительность. Я могу ощущать телом взгляд Виктора, как будто он касается его, и не настолько нежно, как мне бы хотелось. Он порой слишком страстен, слишком настойчив. Вновь я понимаю, какой беззащитной становится женщина, когда ее тело раскрывается. Но, доверяя Виктору, я уступаю и испытываю при этом не чувство опасности, а иное, пьянящее чувство. Мы во власти предвкушения, рождаемого странной невинностью того, что мы делаем: жгучий взор Виктора устремлен на меня, и, однако, мы не касаемся друг друга.

На первых порах я, так сказать, исполняю роль бесстыдной соблазнительницы; я не вижу ничего, кроме выражения похоти в том, что меня призывают делать. Но со временем, по мере того как проходит ночь за ночью, я начинаю воспринимать все иначе: похоть может быть узкой дверью, которую мы проходим и за которой находится нечто большее, наслаждение, которое спокойней, тоньше, возвышенней.