Истории небольшого города. Сборник рассказов - Влад Тарханов

на заработки ехать ему его начальственная натура не позволяла. Как и я, спиваться начал. Вот тут-то мне поставили условие: бросай, дед пить, не смущай внуков. Я стал пить так, чтобы внуки не видели, и из мастерской теперь не вылазил. Если Алеся что принесет поесть, то ем, не принесет, ну и ладно. Так началось мое добровольное затворничество.

А беды мои начались апосля того, как сыночек мой обнаружил, что мои картины могут чего-нибудь стоить. Нашел его как-то один крутой банкир из города Киева. Попросил пару моих картин. Тот принес. Банкир поинтересовался, жив ли я, какое мое здоровье. Ответами сына был доволен. Отвалил ему за картины сумму, которую сынок даже и во сне представить себе не мог. Что-то в районе штуки зелени за кажную картинку. Тут расчет у банкирки простой был: жив еще, член Союза Художников, так моя картина, вывези ее тот банкир в Польшу али Чехию, сразу раз в десять вырастит. А когда окочурюсь, то и более. Так что вложение капитала для него и прямая выгода для сыночка. И детки поняли, что папашка-то их может оказаться семье источником пропитания. Так и стали на мне зарабатывать. Только им стало понятно, что картин моих маловато будет. Сначала мне мастерскую привели в порядок и все запасы спиртного из нее изъяли. Потом мое добровольное закрытие превратилось в принудительное. Выйти никуда не мог, чтобы где на точке пляшкой ворованного спирта не припасся. Я теперь должен был натюрморты писать. Каждый день по картине. Лучше по две. И «Арбайтен, Стаханофф!». Свои детки, оказываются, самыми жестокими быть могут! Артемка то особо жесткий парень оказался. Все кровушка мамашкина в нем кипит. Чуть что не по нем — бьет меня, старика… чтобы понятливее был на склоне лет своих. Есть дают, но так, чтобы ноги не протянул. Художник-то лучше на голодный желудок творит… А выпить дают, только когда картину выношу. Так и общаемся. Перестуком. Постучал три раза — картина готова. Мне чарочку и закусочку на блюдечке. Принял я свой гонорар, выпил… Вот и полегчало. Картину забрали, старика под замок. Я было маразм хотел старческий изобразить. Пару раз оправился посеред студии, да калом картинку намалевал. Но сынок мой, Артемка, пусть кулачки его устали не знают, из меня быстренько весь старческий маразм выбил. Недели две ребрышки мои болели, но ничего, откашлялся, оправился, живуч оказался, курилка. И спасибо дочурке, Алесеньке, это она меня, кровинушка, сигарками снабжает, единственное в чем нужды не имею. Она у меня и прибирает. Она тут у меня заначку водочную вынюхивает и отбирает, когда найдет. Только меня в этой семейной игре «прятки» не обойти. Стар я уже, тертый калач. И с фантазией все в порядке. Каждый раз что-то новое придумываю. А еще это Алеся все старается, чтобы у меня было с чего натюрморды свои писать… Вот и сейчас букетик принесла флоксы… цветы так себе, но писать их люблю, мне лепестки мазками хорошо передать получается. Почти живыми выходят. Сирень еще люблю и георгины, но не эти, пышные, заграничные, а наши, попроще. Их люблю малевать. Да только что я сейчас пишу? Глупость все это… рука не та… Спасибо, что дают благословенной выпить, чтобы руки не дрожали… так ведь уже от старости начинают дрожать, а не от недопою. Порой подпись приходится перемалевывать, а то не узнают еще. А за подписью сыночек следит особо. Хотей не хотей, а подпись должна быть четкой, пусть картина окажется клякса кляксой, а вот подпись должна быть точь в точь, как в каталоге, чтоб им с этими каталогами пропади они пропадом! Неужели ничего не осталось… разговорился, а душа-то горит, от того, что горюет. И ничем не могу подлечить ее, разве что благославенной… Стоп! А заначка за вазочкой с флоксами? А вдруг не заметила? Я ведь специяльно одну заначку так оставляю, чтобы заметила, чтобы не сильно искала. Нашла и довольно, что старичка радости лишила. Так я ужо пятый годок мучаюсь. Одна радость — получить гонорар, выпить, да и забыться… хоть на время, забыться… Когда же придет забытье мое вечное? Тут, видать все просто… не верю я в Бога, а Бог не верит в меня, смерти не посылает. Мучаюсь.

А, черт! Только о Боге подумаешь, а тут и Сатана тебе под руку! Разбил я вазочку… дурно разбил. Заметила схованку дочурка моя, заметила, змеюка подколодная. Что теперича будет? Артемка бить за вазочку будет. Точно будет бить! Отольются вам еще слезы мои грешные! Странно… а флоксы-то как на полу лежат… и вазы осколки… и солнце в них играет… надо бы это успеть словить…. Скорее… Интересно получается… Так, пока солнышко не исчезло…

«К станку!»

«К станку!»

«К станку!»

P.S.

Николай Силуанов умер в возрасте семидесяти семи лет в окружении детей и внуков. Последнее десятилетие его творчества отмечается особой творческой производительностью художника. Работая в это время исключительно в жанре натюрморта, он создал почти столько же картин, как за все более раннее время своего творчества. Такое число картин не выходило из-под его пера даже в годы молодого творческого рассвета, пришедшего на конец шестидесятых годов прошлого века. Надо отметить некоторое однообразие сюжетов и незначительную «неряшливость» работ, вызванных некоторым изменением манеры письма. Из огромного числа работ необходимо выделить картину «Флоксы с разбитой вазой на полу», которую многие считают вершиной творчества Николая Амнеподестовича Силуанова.

Винница, декабрь 2014 года.

Точка излома

И жизнь прожить — не поле перейти…

1.

Во вторник, 14 августа 2012 г. Николаю Степановичу Безруку исполнилось сорок три. И впервые за последние сорок с крючком лет его собственный день рождения Николая Степановича не обрадовал. Традиционно он проводил день рождения в каком-то кафе, во-первых, чтобы можно было собрать всех друзей, во-вторых, чтобы не «напрягать» жену, в-третьих, чтобы не раздражать лишний раз тещу.

Так получилось, что после первого неудачного брака, который тянулся восемь долгих лет и закончился стремительным и болезненным разводом, Николай оказался, как говорят на Украине «в прыймах»[3]. Его вторая жена, Надя, женщина добрая, бесконфликтная и очень спокойная по характеру была противоположностью взрывному и эмоциональному мужчине, которым был по сути своей Коля Безрук. В свои сорок три он стал обладателем второго сына, теперь уже пяти лет отроду, (старший от первого брака жил вдалеке от отца — в другом районе города), дочери чуть помоложе, и очень спокойной семьи.