Стазис - Вадим Картушов

– Можно мне его разбудить? – спросил Дометиан.

– Пророк, который видел сон, пусть и рассказывает его как сон, а у которого мое слово, тот пусть говорит слово мое верно. Что общего у мякины с чистым зерном?

– Я не знаю, – ответил Дометиан.

– Если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода, – ответил создатель видения.

– Он не должен проснуться? Он должен… умереть? – уточнил Дометиан.

– Да.

– Почему он такой одинокий? Где его семья? Что ему снится?

Создатель вздохнул. В этот момент Дометиана выбросило из видения. Кукла, которая стояла над ним, перестала петь и ушла. Лежа без сил, Дометиан краем глаза увидел, как она легла на бок и покатилась вниз по склону холма. Тело крутилось, а голова оставалась неподвижной. Дометиан понял, что она крутится против движения тела. Шея эмиссара стала похожей на жгут из мокрого полотенца. Через несколько оборотов она с громким треском оторвалась и покатилась в другую сторону от туловища.

После Дометиан наблюдал множество видений. И после атак кукол, и во снах. Он научился входить в особый транс, чтобы общаться с создателем видений, но транс помогал не всегда.

Разумеется, тогда он общался с Богом. Это Бог велел ему найти маленького грустного человека, который спит в крохотной квартирке на юго-востоке Москвы. Найти и убить его с помощью особого ритуала, потому что он бессмертен. Это Бог дал ему веру и меч, научил, как пройти сквозь пораженную Стазисом землю и добраться в итоге до маленькой квартиры маленького человека. Тогда все прекратится, и за Дометианом больше никогда не будет вины. Главное – не разбудить его.

Но теперь Бог пропал, и видения пропали вместе с ним. Если это значит, что Дометиан все сделал неправильно и Бог отказался от него… значит, смерть без покаяния. Любой Стазис лучше этого. Нет, Дометиану нельзя умирать и нельзя сдаваться. Это просто еще одно испытание, каковых было немало. Если позволить душевной слабости взять верх, то маленький человек победит Бога.

Дометиан еще раз окинул взглядом спящий лагерный городок. Где-то там беспокойно спал его названный сын, которому грозит несчастливая участь. Дометиану было жаль его, он успел привязаться к Ингвару. Но все имеет свою цену. Он собрал мешок и пошел в лес за аэропортом.

Пока шел, поднялось солнце. «Надеюсь, обернусь, пока ребята не проснутся», – подумал Дометиан. Он даже остановился на секунду, внезапно поняв, что это очень приятное чувство – о ком-то заботиться. Впрочем, ребята взрослые. Справятся и без него, старика, если что.

Дометиан шел еще полчаса, пока не почувствовал запах Стазиса. Сладкий, но на самом деле абсолютно не существующий. Стазис каждый раз пахнет по-разному, но в реальности он не пахнет никак. Этот запах выдумывают рецепторы. Они сходят с ума от пустоты и пытаются заполнить ее, чем могут.

Он вошел за границы Стазиса и сразу почувствовал, как растянулось время. Солнце стало светить иначе, превратилось в праздничное и весеннее. Краски стали терпкими, словно приобрели вкус. Звуки растворились, превратились в запах луговых трав и свежей хвои.

За опушкой была небольшая поляна. На ней стояли полтора десятка голых кукол. Они смотрели выжидающе. Не атаковали. Когда Дометиан приблизился, куклы взяли друг друга за руки. Они улыбались, но глаза оставались неподвижны. На самом деле у них не было никаких глаз, понял Дометиан.

Куклы повели хоровод. Они двигались изломанно, нелепо выбрасывая ноги. Некоторые падали, но продолжали двигаться на локтях и коленях, подскакивая, словно марионетки. В какой-то момент куклы синхронно повернули головы к гостю, не разрывая круга. Чудовищный паучий круг из переломанных конечностей посмотрел на Дометиана десятками черных торфяных глаз. Он видел спины, груди, вывернутые и изломанные шеи, согнутые в неправильную сторону колени. И глаза, глаза. Глаза, которых у них не было. Потом Дометиан услышал песню. Это была Песня к Радости. Он сбросил мантию, куколь, вериги и вступил в хоровод.

«Не хоровод, – поправил он себя. – Радение».

Следующие несколько дней Крувим провел в поисках матери.

Он опросил солдат и патрульных, зашел в местный околоток. Околоточный пообещал помочь, но ему, кажется, было не до Крувима. В город пришли плохие вести. Крувим слышал о них краем уха, но просеивал сквозь себя. Кажется, с запада движется какая-то беда. Кажется, идет огромная волна, и скоро Владимир заполонят тысячи беженцев со всех земель к востоку от Москвы. Кажется, Территория снова пришла в мрачное тектоническое движение. Он заметил, что на улице в один день стало больше патрулей, а кое-кто из торговцев начал прятать добро и готовиться в дорогу.

Крувиму было плевать. Он искал свою мать, а волна с запада может пойти в задницу. Он руками возьмет эту волну за загривок и развернет обратно, если потребуется. Он пробежал уже весь город, и с каждым часом надежда таяла. В последний момент он пошел к периметру. К тому месту, где повстречал Дмитрия. К той дыре в заборе, через которую он практически своими руками провел его в город.

Недалеко от входа дежурил тот же патруль, что едва не задержал их в ночь знакомства. Крувим испугался, что патрульные узнают его. Но они, кажется, ничего не помнили о встрече. Возможно, они забыли даже о самом факте ее.

Бойцы у периметра честно пытались ему помочь, но никто из них не видел его мать. Тут нечего было делать женщинам. У периметра жили только отверженные, те, кому нечего терять, или глубокие старики. Многие старики переселялись ближе к периметру, когда чувствовали скорую смерть. За периметр Крувима не пустили – сказали, нынче там неспокойно. А когда там было спокойно? Он поблагодарил и попрощался, зная, что придет сюда ближе к вечеру, когда стемнеет достаточно. Вернулся, прополз мимо патрульных маршрутов. Пришлось полежать на холодной ноябрьской земле, но сам виноват – упустил обход, теперь надо ждать. Дыра была на месте. Кажется, на ржавом куске арматуры в раскрошенном бетоне осталось даже несколько ниток с его куртки. Он зацепился плечом, когда перелезал. А Дмитрий тогда помог ему встать. «О чем мы говорили? – подумал Крувим. – Я помню свои эмоции, но забыл, о чем именно мы говорили».

Он даже зачем-то нашел ту поляну, на которой пьяным играл на гитаре, воображая, как соберется с силами, уйдет и бросится в Стазис, чтобы всем вокруг стало стыдно и больно, и особенно той девушке с васильковыми глазами. Прошло совсем немного времени, но казалось, что это случилось полжизни назад. «Как стыдно и глупо», – подумал Крувим.

Обратно шел вновь через весь город, по той же дороге, которой они ходили с Дмитрием. Все пытался вспомнить, о чем именно они говорили, да никак не мог. Он воскрешал в памяти их разговор и чувствовал, что слова звучали, но не буквами и звуками, а оттенками. Словно они общались безъязыкими. Но Крувим точно помнил, что слова были. Разумеется, он прошел по всем ее друзьям и знакомым. Заглянул даже туда, где ее быть не могло. В местный кабак, в дом правления, на котельную. На исходе третьего дня он просто стучался в разные дома наугад. Староста помог ему развесить объявления и передать информацию всем городским патрульным, но толку от них было мало.