Кровь хрустального цветка - Сара А. Паркер

который стоит, расставив ноги на ширину плеч, и его взгляд устремлен поверх моей головы на того, кто меня держит.

В лазурных глазах зреет семя ненависти, слегка подернутое пеленой замешательства.

Вспышка света привлекает мое внимание к серебристому клинку, который он сжимает в побелевших пальцах, и во рту покалывает, желудок вот-вот вывернется наизнанку.

Но я не могу оторвать взгляд.

Ладонь накрывает мои глаза, отрезая от мира, создавая защитный пузырь, который позволяет притвориться, что вокруг нет бесчисленных свидетелей моего сумасшествия.

Новый крик приглушен, поглощен холодной, крепкой грудью, и лишь когда он стихает, я понимаю, что сердце Рордина больше не бьется медленно, лениво…

Оно неистово.

Глава 30

Орлейт

—Ты в порядке, – бормочет Рордин, будто пытается смягчить голос.

Невыполнимая задача.

Он раскачивается вместе со мной, и мое тело омывает теплая, пахнущая серой вода. Бальзам для пылающей кожи, хоть и неспособный унять ноющую боль разбухшего мозга.

Я уверена, что он вот-вот расколется и выплеснет наружу мои мысли, мою суть… всю меня.

Пытаюсь открыть глаза, но их тут же режет светом факела на стене.

– Больно! – стону я сухим, как наждак, горлом, прижимаю ладони к вискам.

Рордин проводит рукой по моему лбу, а я припадаю к его груди, тяжело дыша, в поисках капли спокойствия.

Содрогаюсь от новой волны давления, из горла рвется дикий крик, спина изгибается, словно змея.

– Орлейт, нужно успокоиться.

– Не могу! – вымучиваю сквозь сжатые зубы.

– Я могу тебя усыпить, если это поможет. Вот тут есть точка, – два крепких пальца трогают ложбинку между двумя напряженными жилами моей шеи, – нужно лишь надавить.

– Нет!

Если он меня вырубит, проблема не решится.

Я продолжаю убегать… прятаться… и меня от этого уже тошнит. Пора научиться держать себя в руках.

Прижимаю ладони к груди Рордина, отталкиваюсь – и остаюсь потрясена, когда он позволяет мне выпасть из его хватки.

Вода ласкает мне грудь, когда я, пошатываясь, встаю на ноги. Глубоко вдохнув, я ныряю, опускаюсь глубже в эту воду, которая становится все теплее.

Темнее.

Лишь когда задница шлепается о дно, я открываю рот и кричу, выпуская поток пузырьков, что ударяются о меня в стремлении к свободе.

Отталкиваюсь от камня, выныриваю и снова набираю полные легкие воздуха, даже не потрудившись открыть глаза, после чего опять погружаюсь и кричу.

Повторяю все это снова и снова, пока давление не рассеивается и я не становлюсь вялой, отстраненной, безразличной к тому, всплыву я на поверхность или нет.

Сильные руки обхватывают мои плечи, вырывают меня из объятий воды, заставляют выпрямиться, и по спине бьет раскрытая ладонь.

– Дыши…

Делаю хриплый вдох и сгибаюсь, утыкаясь лбом в плечо, в котором больше камня, чем плоти. Жадно втягиваю запах Рордина, когда он прижимает меня спиной к стене и я оказываюсь между ним и скалой, одинаково неподатливыми.

Но опираюсь я на Рордина. Черпаю из него силы. Использую как свое укрепляющее средство.

Проклятье.

В итоге я всегда ищу у него утешения в моменты самой большой уязвимости, и это не приносит мне ничего хорошего.

Проклиная себя, я поднимаю голову и с прерывистым вздохом открываю глаза.

От того, что я вижу, у меня сковывает легкие.

Глаза Рордина, обычно похожие на металлические пластины, отражающие свет, меня поглощают. Брови чуть нахмурены, а губы как будто менее бесстрастны, чем обычно.

Беспокойство в его глазах выглядит чуждым. Я никогда не видела в них ничего, кроме твердости, которую он носит как непроницаемую броню.

Он как та запертая дверь у входа в Каменный стебель. Как Логово и Крепость.

То, что я хочу приоткрыть и исследовать, но мне никогда не дают даже заглянуть в замочную скважину.

До этого момента.

Моя и его грудь сталкиваются при каждом вдохе, словно ведут войну, моя – утянутая и скрытая одеждой, его – обтянутая тонкой черной рубашкой, облегающей как перчатка. Рордин рассматривает меня так, будто пытается заглянуть за маску, которой на мне нет.

Я – открытая книга, и именно поэтому наш расклад сил не в мою пользу.

Я выдаю слишком многое тем, как дрожу всякий раз, когда голос Рордина взрезает воздух. Тем, как от его близости у меня перехватывает дыхание, как он дарит мне ощущение, что в границах земель его замка я в безопасности, под защитой.

И связано это вовсе не с замком, а лишь с Рордином.

– Я в порядке, – шепчу – и мгновенно осознаю свою ошибку.

Слова прозвучали слишком мягко, слишком умиротворяюще, и, едва они слетели с губ, аура Рордина застыла ледяным покровом.

Прочистив горло, он поднимает взгляд к потолку. После нескольких глубоких вдохов опускает лицо и глядит на меня глазами той холодной маски, которая мне слишком хорошо знакома.

Все.

Внезапно смотреть на него становится больно.

Отворачиваюсь, избегая этого зрелища.

Четыре факела заливают пещеру мягким золотистым сиянием, освещают резные стены, утопающие в единственном большом источнике…

По краям его нет бортов – ничего, кроме лестницы, которая поднимается прямо из воды, заполняющей все пространство. Даже потолок здесь ниже, минеральные клыки куда ближе к поверхности, чем там, где я привыкла купаться.

Сбитая с толку, я поворачиваюсь обратно.

– Это не Лужи…

– Нет.

Рордин выдерживает мой взгляд.

– Где…

– Мои личные купальни.

Внутри что-то обрывается.

Я смотрю в воду, на дыру в стене, к которой я прижата, на слабый поток, что там кружится…

Прямо как в Лужах. В той самой, моей. Той, куда меня всегда тянет, ведь есть крошечный шанс, что там будет пахнуть Рордином.

Моя гребаная тайная страсть.

Медленно поднимаю взгляд на стоящего надо мной несгибаемого мужчину.

Атмосфера изменилась – воздух наполнен смесью наших ароматов. Но дело не только в этом…

А в том, как Рордин теперь на меня смотрит.

В его глазах голод, настолько сильный, что он обжигает мне щеки, разливает жидкий жар в интимном местечке меж моих бедер.

Прерывисто выдыхаю и прикусываю губу, чтобы приглушить звук, а потом скольжу языком по ее пухлой плоти, словно желая ощутить на ней вкус дыхания Рордина.

У него дергается кадык, и мой взгляд скользит вверх по его сильной шее к острой, мужественной линии челюсти. Цепляется за ямочку на подбородке, темную щетину, и я вспоминаю, как она оцарапала мне шею. Вспоминаю след, который она оставила, – сыпь, клеймившую мне кожу целых два дня.

Потом губы: скульптурные, чувственные, едва приоткрытые. Если чуть приподниму подбородок, смогу попробовать его на вкус. По-настоящему.

Мысль тяжело оседает в голове, и заветные обрывки его дыхания на лице