Гелий-3 - Ярослав Гжендович

— Он поляк?

— В генетическом смысле — да, что же касается гражданства, то при его поле деятельности и деньгах… Все достаточно условно. Наверняка Коморы или какие-нибудь прочие Кайманы. Он говорит по-польски, ест бигос, болеет за наших. Во всем остальном — космополит.

— Что ему от меня может быть нужно?

— Это уже спрашивай его самого. Но если он просил ивентщика, вряд ли он хочет взять тебя работником на буровую установку. Подозреваю, что ему нужно, чтобы ты снял ивент.

Он замолчал. Норберт взглянул на свои руки.

— Фамилия у него есть?

— Есть, и наверняка он тебе представится, но в его родной фирме и для непосредственных сотрудников он просто Шаман. Такая у него манера. Семейная фирма, все мы друг друга знаем, все на ты или по прозвищу.

— И что мне тут пока делать?

— Приходить в себя. Тут нечто вроде центра отдыха с санаторием для работников. А тебя основательно потрепало, причем во всех смыслах. Большинство работников Шамана, переутомившись хотя бы на буровых платформах, приходят сюда отсыпаться, наедаться, а в свободное время пить. В случае чего есть также медицинский персонал и психологи. Внизу есть бар, а когда съезжается больше народа, появляется и развлекательный персонал. Сейчас на это рассчитывать не стоит, поскольку ты попал как бы между сменами. Выпей, посмотри телевизор, отоспись и вылечись. Да, из своей комнаты ты можешь войти в Сеть только как пассивный пользователь — посмотреть и послушать. Из соображений безопасности. Гуляй и наслаждайся спокойствием. Здесь тебя никто не найдет.

Последняя фраза могла звучать как зловеще, так и успокаивающе. Норберт решил выбрать второй вариант — отчасти благодаря химическому коктейлю в крови, а отчасти потому, что у него забрезжила надежда, что он все же не окажется в зубоврачебном кресле в подвале. Тайгер вел себя так, будто способ, с помощью которого Норберт получил запись, нисколько его не интересует.

Они еще немного поговорили, и на этот раз вопросы задавал наемник. Чем-то это слегка напомнило собеседование.

Хотя и несколько странное.

Тайгер спрашивал, какие Норберт знает языки, где он бывал, приходилось ли ему нырять с аквалангом, каково его мнение о политической ситуации. Каковы были самые опасные случаи, с которыми он сталкивался как ивентщик (не считая похищения нигерийцами)? Видел ли он вблизи трупы (не считая спасения из рук нигерийцев и казни возле Бурдж-Халифа)? Приходилось ли ему из чего-либо стрелять? Стреляли ли когда-либо в него самого (не считая Бурдж-Халифа)? Вопросы были даже о здоровье.

Он спрашивал и делал записи, слушая ответы — не на планшете или омнике, но ручкой в архаичном бумажном блокноте, в обложке из оливковой ткани и стянутом резинкой.

В конце концов он захлопнул блокнот, щелкнул резинкой и аккуратно убрал ручку.

— Я остался совсем без денег, — заметил Норберт. — Тот бар платный?

— У тебя есть карточка от комнаты, достаточно ее показать, — ответил Тайгер. — Считай, что у тебя «все включено». Пока отдыхай и лечись, хотя бы несколько дней. Лучше неделю. Тут есть спортзал, тренажеры, кинозал, бильярдная. Приятного отдыха.

Норберт послушался, хотя особого выбора у него не было.

Погода не располагала к прогулкам — над лесом и маячившей вдали долиной висел туман, по стеклам стучал моросящий дождь. Пешие горные прогулки в тонких замшевых мокасинах и продуваемой ветром куртке?

Пока действовали магические пластыри, все было не так уж плохо. Он ощущал странное, неестественное спокойствие, под которым дремало безумие. Ему казалось, будто он ступает по скорлупе застывшей лавы, под которой бурлит оранжевая, пожирающая все на своем пути магма.

Побитые ребра и лицо болели, только если он до них дотрагивался. Надбровная дуга и челюсть саднили, когда он говорил или слишком энергично жевал, а когда он чересчур резко вставал или садился, в боку отдавалась короткая тупая боль, за несколько секунд растворявшаяся в химическом тумане.

При одной лишь мысли о том, что он мог бы оказаться среди людей, где-то на улице, его пробирал озноб. Там на каждом шагу подстерегала смерть. В пансионате, кроме него, жило всего несколько человек. Иногда он встречал их в коридорах, в столовой какая-то небольшая компания занимала столик в другом конце зала, несколько одиночек сидели над своими тарелками, разбросанные по помещению, словно острова в океане. Лучше всего он чувствовал себя в своей комнате, даже туман за окном, казалось, защищал его от мира. Он мог в одиночестве сидеть у камина, в котором горели настоящим открытым пламенем деревянные поленья. Возле стойки портье находился крошечный магазинчик, в котором он сделал покупки, лишь показав ключ. Без особых церемоний ему выдали бутылку приличного армянского бренди, пачку одноразового белья и беспошлинные сигареты неизвестного производства.

Повсюду царило некое старомодное спокойствие — в деревянной мебели, бархатных занавесках, стеганых плюшевых и кожаных обивках диванов. Повсюду, где Норберту хотелось преклонить голову или тело, он находил мягкое покрытие, подушку или легкое как пух одеяло.

Экран на стене позволял пользоваться не только МегаНетом, но и огромной базой фильмов, музыки и игр, а также связываться с обслугой. Карта-ключ действовала как омник — он мог несколькими жестами отправить заказ на еду в номер, включить фильм или запустить игру. В оранжерее и клубном зале на полках стояли бумажные книги.

Он спускался на завтраки, обеды и ужины, каждый раз обильные и до неприличия старомодные. Никаких насекомых, никакого планктона, «новых вкусов», никакой деконструкции. Им подавали жареную баранину и свинину на углях, гуляш и стейки, печеный картофель, свежие и обжаренные овощи. И неизменно предлагалась пышущая паром мамалыга в виде пюре или подрумяненных на гриле квадратных кусков.

Норберт делал то, что посоветовал ему Тайгер, — приходил в себя.

И, в общем-то, ему это очень нравилось.

Он сидел внизу в баре, среди полированного черного дерева, матового стекла и плюша, или в клубном зале, том самом, где он беседовал с Тайгером, потягивая бренди или местную сливовую цуйку, слушая музыку и ни с кем не разговаривая.

А потом он заметил, что большинство гостей ведет себя точно так же, как и он.

Они сторонились остальных, прячась в глубоких креслах столовой или кабинках бара. И там, и там после захода солнца зажигались лишь скромные лампочки, заливавшие теплым светом в лучшем случае столик и скрывавшие в полутени сидящего за ним человека. Он не сумел бы даже определить, сколько всего там сидело гостей. Все прятались по углам, не видя и не слыша друг друга.

Все это напоминало роскошный монастырь с обетом молчания.

Хотя, возможно, это и считалось нормальным в расположенном на отшибе отеле в Трансильвании.

Время от времени ему казалось, что, если бы не наборы пластырей, ему бы пришлось несладко. Несмотря на лекарства, несколько рюмок перед сном и окутывающую со всех сторон тишину, он просыпался, судорожно ловя ртом воздух, уверенный, что его швыряют в темный угловатый багажник, что он бежит по пустым коридорам испещренного граффити лабиринта, натыкаясь повсюду на жестяную ванну с пузырящейся мутной кислотой, из которой вдруг выныривает красное, с облезающей кожей, разлагающееся лицо трупа…