Цветок в пыли. Месть и закон - Владимир Яцкевич

Невозможно было поверить, что это говорит Джагдиш, ее Джагдиш! Разве он так слеп? Разве он не видит, что ребенок не виновен? И не сам ли он говорил Мине об этом сегодня утром?

— Но!..

Джагдиш при этом слове вскинул руку, и жест его выглядел так, словно он что-то от себя отбрасывал, решительно отодвигал в сторону. Мина при этом непроизвольно напряглась, а в следующий миг поняла, что Джагдиш в сторону отбросил все, что до этого сказал. Потому что дальше он говорил:

— Но есть в этом деле один момент, который не прояснен до конца, и может все изменить, если в нем разобраться.

И все присутствующие почувствовали смену интонации.

— Итак, мальчик был задержан с сумкой потерпевшего в руках. Что говорит нам потерпевший? Он говорит, что подсудимый его сумку не брал, он вообще этого мальчика не знает.

Обвинитель сказал со своего места с усмешкой:

— А этого никто и не отрицает. Мальчик — всего лишь сообщник.

— Чей? — быстро спросил Джагдиш.

— Он входил в преступную шайку.

— Я не встретил доказательств существования какой-нибудь шайки в материалах дела, — сказал адвокат.

Обвинитель посмотрел на Махеша. Махеш посмотрел на обвинителя.

— Других членов шайки задержать не удалось, — пожал плечами обвинитель. — Но их ищут.

— Ищут, но пока не нашли. И у обвинений нет никаких доказательств того, что подсудимый является членом шайки.

— Нет, — неохотно признался обвинитель.

— Но ведь все обвинение строится на том, что подсудимый — член шайки.

— Подсудимый был задержан с краденой сумкой в руках! — сказал обвинитель, раздражаясь.

— Это так! Но на следствии он показал, что сумку ему передал некто Черпак, настоящего имени которого он не знает. Кстати, описание этого Черпака, данное подсудимым, совпадает с описанием вора, которое дал потерпевший. Значит, подсудимый говорит правду? По моему мнению, следствие проведено предвзято и поэтому некоторые моменты, столь важные для подсудимого, были проигнорированы.

— Я протестую! — сказал обвинитель.

— Протест принимается, — кивнул Махеш.

— Но, господин судья… — начал было Джагдиш.

— Протест принимается, — повторил Махеш. — У вас есть что еще сказать суду?

— У меня складывается впечатление, что вы, еще не дослушав мою речь до конца, уже приняли сторону обвинения — заранее.

Махеш пожал плечами.

— Я был знаком с подсудимым еще до суда, — произнес он.

Мина вскинула голову и посмотрела на Махеша с изумлением.

— Я могу сказать, что еще тогда этот мальчик не казался мне воплощением добродетели.

— Вот как? — удивился адвокат.

— Именно так. Я думаю, в этом случае мы имеем картину плохой наследственности. Мальчик был оставлен своими родителями, и даже не известно, кто они. Думаю, что люди недостойные, если поступили так. И теперь перед нами результат происшедших событий. Закономерно, наверное, что он оказался втянутым в такую неприятную историю…

Махеш хотел сказать еще что-то, но Мина вдруг резко поднялась, отчего все присутствующие обернулись к ней, и выкрикнула, не в силах сдерживать себя:

— Как можно судить этого ребенка, если его родители виноваты в происшедшем больше, чем он?

Махеш смотрел на нее изумленно, он обязан был сейчас прервать Мину, потому что не положено присутствующим вмешиваться в работу суда, но ее появление было настолько неожиданным, что он остался сидеть молчаливо-безвольно. Он узнал ее, конечно, хотя прошло уже немало лет, узнал — и эта встреча легла на его плечи тяжелой ношей, его словно придавило чем-то очень тяжелым, отчего даже вздохнуть было невозможно.

— Он виноват?! А мы, которые от него отказались, — не виноваты?! — кричала Мина. Она, казалось, вот-вот потеряет сознание. — Я его бросила, маленького и беззащитного, и я виновата безмерно, но ведь он не только мой сын, у него и отец есть!

Она захлебывалась в крике. Махеш еще не понял все до конца, но догадка уже закралась в его душу, и он, боясь, что все поймут это прежде, чем покинут зал, крикнул поспешно:

— Перерыв! Суд удаляется на перерыв!

И стремительно вышел из зала. После этих слов Мина потеряла сознание.

Мина пришла в чувство в коридоре суда. Она сидела на стуле, над ней хлопотал Джагдиш. Когда она открыла глаза, Джагдиш улыбнулся, но улыбка была тревожной.

— Что со мной? — спросила Мина.

— Ничего страшного, уже все нормально. Тебе, наверное, стало душно.

Говорил, а в его глазах читался вопрос.

— Ты прости меня, — сказала Мина.

— За что?

— Ведь ты ничего не знаешь.

— А что я должен знать?

— Он — мой сын.

— Кто?

— Рошан.

Все рушилось сейчас между ними. Она открывала самую черную страницу своей жизни. Никто и никогда не заглядывал туда — она не позволяла, и вдруг все открылось, вышло на свет, так тщательно прежде скрываемое, и как же оно было неприглядно. Но остановиться уже было невозможно, надо было сбросить эту тяжесть, освободиться, и Мина начала рассказывать, торопливо, словно боялась, что Джагдиш не дослушает, уйдет, и она не сможет досказать то, что хотела.

Лицо Джагдиша потемнело. Слушал он молча, прикрыв глаза веками, и не понять было — о чем думает в эту минуту.

Но когда Мина закончила, он сказал ей тихим и ровным голосом:

— Тебе нельзя здесь больше оставаться. Езжай домой, жди меня.

— Нет, — она качнула головой.

— Да. Я хочу, чтобы ты уехала.

Он умел быть твердым. Мина поднялась и пошла к выходу мелкими неуверенными шагами; ей совсем немного оставалось пройти, как вдруг распахнулась боковая дверь, она повернула голову и увидела Махеша.

— Здравствуй, — сказал он.

— Здравствуй.

Между ними было полтора метра расстояния и восемь лет жизни. Они смотрели друг на друга молча, постепенно узнавая и вспоминая друг друга.

— Ты не сделаешь ему плохо, — сказала Мина. — Это твой сын. Это наш сын.

Махеш страдал — это было видно, но пощады не заслуживал.

— Он не может расплачиваться за грехи родителей. Не он виноват. Мы виноваты.

Подошел Джагдиш.

— Проводи меня до машины, — попросила его Мина.

И они ушли, оставив ошеломленного Махеша.

Суд не начинался долго, все томились в ожидании, и вдруг распахнулась дверь, вошел судья, но садиться в свое кресло не стал, лишь произнес: