Уплыть за закат. Жизнь и любови Морин Джонсон. Мемуары одной беспутной леди - Роберт Хайнлайн

– Может, свидетельство мне выпишешь?

– С удовольствием. Будешь показывать его своим клиентам? Дорогуша, я давно уже спустил тебя с поводка, потому что знал тогда и знаю сейчас, что ты никогда не сделаешь ничего, что может поставить под угрозу благополучие наших детей. Не делала и не сделаешь.

– Мое досье не так уж безупречно, милый. В случае с преподобным доктором Иезекиилем я действовала глупо и бесшабашно. Я краснею всякий раз, когда вспоминаю о нем.

– Зек был твоим боевым крещением, любимая. Он до того тебя напугал, что ты больше не рисковала связываться с ему подобными. Кислотной пробой[97] на зрелость адюльтера, любовь моя, служит как раз выбор партнера: какого человека ты выбираешь, с кем делишься своими причудами. Все остальное – естественное следствие твоего выбора. Вот этот Бронсон, который тебе то ли кузен, то ли нет: гордилась бы ты им, если бы он оказался с нами сейчас в постели? Или стыдилась бы его? Была бы ты счастлива? Каков этот малый на самом деле?

Я мысленно подвергала мистера Бронсона кислотной пробе Брайана.

– Брайан, я не могу здраво судить о нем. Голова идет кругом, и я ничего не соображаю.

– Хочешь, я поговорю о нем с дедушкой Айрой? Уж его-то с толку не собьешь.

– Да, поговори. Только не намекай, что я хочу лечь с ним в постель: отец смутится, скажет «мрррфф!», крякнет и выйдет из комнаты. Кроме того, он и сам это знает, – я чувствую.

– Понимаю. Конечно же, Айра ревнует тебя к этому городскому франту, так что эту сторону вопроса я не стану затрагивать.

– Отец? Ревнует меня? Да что ты!

– Любимая, ты такая прелесть, что не беда, если немного дурочка. Айра может ревновать тебя – и ревнует – по той же причине, что и я ревную шалунью Нэнси: потому что не могу ее иметь. Айра хочет тебя сам, но ему нельзя. А мне ревновать тебя нечего, потому что ты моя, и я знаю, что твои сокровища – неисчерпаемое Эльдорадо. Тот цветочек между твоих нежных бедрышек – все равно что рог изобилия: я могу делить его с кем угодно, и он не иссякнет. Но для Айры это сокровище недоступно, и он стережет его, не имея возможности обладать, как собака на сене.

– Да он мог бы иметь меня, когда только захочет!

– Ух ты! Ты что, захватила его наконец-то врасплох?

– Черта с два. Так он и поддался.

– О. Значит, ситуация не изменилась: Айра не тронет тебя по той же причине, по которой я не трону Нэнси, – хотя у меня нет железной уверенности, что я столь же благороден, как Айра. Ты лучше скажи Нэнси, чтобы больше прикрывалась и вела себя смирно со своим бедным, старым, хилым папочкой.

– Будь я проклята, если скажу, Брайни. Ты единственный мужчина на свете, про которого я точно знаю, что он не причинит нашей Нэнси зла. Если она пробьет твою оборону, я ее только похвалю, – и авось научусь от нее, как управиться с собственным вредным, твердокаменным родителем.

– Ладно, Рыжик, понюхаю Нэнси, а потом кинусь на тебя. Узнаешь тогда!

– Ох, испугал. А хочешь посмеяться? Брайн-младший захотел посмотреть, и Нэнси ему показала.

– А чтоб им.

– Да. Я сохранила хорошую мину: не смеялась и не притворялась шокированной. Брайн-младший сказал, что никогда не видел, чем же девочки отличаются от мальчиков.

– Чепуха! Все наши ребятишки бегали нагишом друг перед другом – мы их так воспитывали.

– Но ведь он прав, дорогой. У мальчишек все на виду, а у девочек все внутри и ничего не видно, если только она не ляжет и не даст посмотреть. Вот это Нэнси и сделала. Легла, задрала рубашку – она только что вышла из ванной, – раздвинула ноги, развела руками нижние губы и показала брату, откуда дети выходят. Я бы в свое время и сама так сделала, но никто из братьев меня об этом не просил.

– Девочка, мы еще не нашли ничего такого, что тебе не понравилось бы.

Я подумала.

– Пожалуй, что и так, Брайан. Иногда бывает грустно, но, вообще-то, мне прекрасно живется. Даже мистер Бронсон доставляет мне больше радости, чем грусти… потому что я могу рассказать о нем своему любимому мужу, который за это не перестанет меня любить.

– Хочешь, я скажу Айре, чтобы снизил бдительность? Чтобы смотрел на тебя сквозь пальцы, как смотрел бы я?

– Давай подождем, пока ты не дашь оценку мистеру Бронсону. Если ты его одобришь, я мигом скину с себя панталоны. А если нет, буду и дальше разыгрывать из себя весталку. Я тебе уже говорила: у меня голова идет кругом, и я не способна рассуждать здраво. Тут нужно твое трезвое суждение.

Во вторник и «Пост», и «Стар» сообщили, что президент Вильсон обратился к конгрессу с посланием, предлагая объявить, что США и Германская империя находятся в состоянии войны. В среду мы ожидали, что на улице вот-вот закричат «экстренный выпуск» или что зазвонит телефон, но ни того ни другого не случилось. Детей мы отправили в школу, хотя им не хотелось идти, особенно Брайну-младшему. Вудро был совершенно невыносим – я еле сдерживалась, чтобы не лупить его беспрерывно.

В четверг вернулся отец, очень взволнованный, они с Брайаном шептались, а я старалась побольше быть с ними, поручив детям все, что возможно. Вудро требовал, чтобы дед – или еще кто-нибудь – поиграл с ним в шахматы, пока дед не перекинул его через колено и не всыпал ему, поставив потом в угол.

Войну объявили в пятницу. Экстренные выпуски появились на нашей улице как раз перед полуднем, и муж тотчас же позвонил своему товарищу, лейтенанту Бозеллу. Тот заехал за ним, и они оба отправились в форт Ливенворт, по месту своего назначения. Брайан не стал дожидаться телеграммы.

Брайан-младший и Джордж пришли домой обедать, проводили отца и в первый раз в жизни опоздали в школу. Нэнси и Кэрол прибежали из своей школы, всего в нескольких кварталах от нас, как раз вовремя, чтобы поцеловать отца на прощание. Я не стала спрашивать, сбежали они с занятий или школу распустили – это не имело значения.

Отец отдал честь лейтенанту Бозеллу и Брайану и направился прямо на остановку трамвая, не заходя в дом.

– Ты знаешь, куда и зачем я иду, – сказал он мне. – Вернусь, когда вернусь.

Да, я знала. Отец не находил себе места с тех пор, как его признали негодным к военной службе.

Я сдала все дела Нэнси и легла в постель, второй раз на дню: после завтрака я попросила отца последить за малышами, чтобы мы с Брайаном могли полежать еще, – мы оба догадались, что сегодня будет Der Tag[98].

На этот раз я легла в постель лишь для того, чтобы поплакать.

Около трех я встала, Нэнси подала мне чай с гренкой, и я немного поела. В это время вернулся отец – такой взбешенный, каким мне еще не доводилось его видеть. Объяснять он ничего не стал. Нэнси сказала, что ему звонил мистер Бронсон, и тут отца прорвало.