Эра беззакония - Вячеслав Энсон

Калмычков направился домой, но чем ближе подъезжал, тем острее чувствовал, что не сможет вынести Валентининого молчания. Она дома, не пошла на работу. Сидит и ждет. Калмычков на миг представил ее чувства и понял, что не вынесет бездействия. Он развернулся, и принялся объезжать бары, боулинги и танцзалы. Так легче.

К часу ночи, устав от безуспешных поисков, приехал домой. Разделся, лег в постель, попытаясь уснуть. Не получилось. Рядом ворочалась такая же бессонная жена.

Острого чувства отчаяния и бессилия, рвавшего душу в прошлую Ксюнину пропажу, он не испытывал. Скорее, что-то похожее на нудение старой раны. Тупо, глубоко и навечно. Страшнее боли, знал Калмычков, охватившая его апатия. Он, боевой, энергичный и деятельный, вдруг обезволел. Опять повис мокрой тряпкой в беспространстве и безвременье. Без сил и желания шевельнуть рукой или мыслью. Время исчезло. Он не задумывался о том, сколько длится это состояние. Перестало существовать «вчера», и не собиралось наступать «завтра». Он не спрашивал себя, сможет ли, захочет ли встать утром с постели.

Страх за судьбу дочери, служебная текучка, почерневшая за сутки жена — все это сменилось неведомым ранее безразличием. «Трепыхаться? Зачем?..» Он — игрушка в руках чего-то бесконечно большого и черного. Придавившего своей невидимой тушей не только его — песчинку Калмычкова, но всю землю, все мироздание. Куда там — бороться!.. Кончиком пальца не шевельнуть.

Рок… Неумолимый и безжалостный. Догнал! Навалился. Выдавил из Калмычкова жизнь. Вот она — силища! Что он против нее?

Остановилось дыхание… Тьма… Сердце…

Что это?..

Тело стало чужим… Он и тело — не одно и то же. Каждый сам по себе, хотя все еще рядом. Он думает, видит, слышит. Но не движется. А тело? Нет?!

Равнодушно, из глубины своей неподвижности, Калмычков разглядел, как склонилась над ним Валентина, как затрясла его, захлестала по щекам. Потом отпрянула, зажав ладонью рот, и в глазах ее застыло немое отчаяние.

Все? Так просто…

Из черноты, из ледяного мрака небытия, достиг его сознания приближающийся звук. Он скоро узнал его. Так воет сирена патрульной машины. Потом появились мигалки. Одна, две, двадцать… Двести? И раздалось забытое: «Прокол!.. Прокол!.. Опасный прокол…» Он дернулся от испуга, как в «тот», первый раз. Шумно втянул ртом воздух, и увидел, как Валентина облегченно обмякла над ним.

«Скорая» ничего не обнаружила. Врач посоветовал проверить сердце. Вколол в вену какую-то гадость. Ему, а затем Валентине. Попрощался и ушел.

В десять утра зазвонил телефон, разбудив задремавшую рядом с ним Валентину. «Тебя…» — протянула она трубку. Звонили из Управления кадров. Игривый голосок кадровички не задел в нем никаких чувств. С одинаковым равнодушием он был готов к любому известию.

«Николай Иванович! Вам необходимо прибыть в Управление кадров ГУВД, ознакомиться с приказом. С вас причитается! Ждем…»

Созвонился с Егоровым, потом с Женькой. Ничего… Кое-как встал, оделся и поехал в Главк. Пустой и слабый.

Сворачивая на Суворовский, вдруг понял: «Я не найду ее НИКОГДА…

30 ноября, среда

В Управлении кадров удивила непривычная суета. Мало того, что всегда чванливые кадровички мило улыбнулись ему, когда он назвал фамилию. Невиданное дело — встречать его выполз сам начальник, старый замшелый крабище.

Зачитали присланный по факсу приказ министра внутренних дел:

«За высокий профессионализм, проявленный при проведении оперативных мероприятий в рамках расследования особо важного дела и т. д. и т. п…. подполковнику Калмычкову присвоить досрочно очередное звание «полковник». Перевести для дальнейшего прохождения службы в г. Москве в распоряжение начальника Департамента уголовного розыска…»

Дали расписаться. Поздравили, намекая на шампанское.

Старый краб пожал руку. «Давно такого не было, чтобы представление после приказа готовили. Счастливчик вы, Калмычков. Человек большой удачи…»

Калмычков поблагодарил, с шампанским обещал не задерживаться и поскорее вышел.

Отправился к Женьке. Никто другой сейчас не поймет его лучше. Их дружбе больше двадцати лет. Полжизни вместе.

Кирпич, опущенный на голову обидчика, обеспечил Коле Калмычкову репутацию «крутого парня». Удобный имидж: боятся и уважают. Побочным эффектом оказалась пустота вокруг. Его сторонились. И отморозки, тиранившие одноклассников, и середняки, и классные низы. Общался с теми и другими, но «своим» — не стал. Одиночка. Неразвитое стадное чувство. Отсюда нелюбовь к футболу и прочим командным играм.

Закончил пятый класс, шестой. Почти отличник. Никто не трогает. Живи и радуйся. Если бы не пустота вокруг. Он — сам по себе, остальные — отдельно. Прочитал все интересные книжки, исходил с отцом музеи. Бренчал на гитаре. Пытался связать себя с миром, минуя класс, школу, людей вообще.

Тут и ворвался в Колину жизнь Женька. Беспардонно, нагло и навсегда. Женькины родители получили квартиру в их доме. Уже достаточная причина познакомиться с Калмычковым. Так, еще в школе: приняли в тот же класс и посадили за одну парту. Для Коли это ничего не значило. Подумаешь, сидел с Любкой Самохваловой, а теперь с новеньким, но Женька считал, что такое обилие совпадений вопиет о необходимости познакомиться ближе. Может, даже задружить.

Он лип к Коле, как банный лист. То, увяжется из школы вместе идти. То, в кино. То, примется травить про свой бывший двор, на Петроградской, где они жили в большой коммуналке. И по три раза на дню просит списать.

Житья не стало привыкшему к одиночеству Калмычкову. Женька втирался в его дела и мысли, отвоевывал место под солнцем, которое Коля застолбил для себя одного. До ругани доходило. На матюгах. Но не ударил его Коля ни разу.

Что с Женьки возьмешь? Со всеми такой — всеобщий приятель. Всю первую четверть седьмого класса Коля отбивался от Женькиных посягательств на собственный суверенитет. Вроде отбился. Женька оброс корешами, как баркас ракушкой. За месяц сменил статус новичка, с которым некоторые мучаются годами, на «своего парня», и Коля стал ему почти не нужен.

Так пролетела вторая, короткая и приятная ожиданием Нового года, четвертушка. В зимние каникулы Женька надолго заболел. Ангина, воспаление легких, свинка — все навалилось сразу. Едва успевал отойти от одной заразы, поспевала следующая. Коля просидел за партой в блаженном одиночестве неделю, другую, третью. Обрадовался: никто не жужжит, не толкается, с глупостями не лезет. Но постепенно ощутил нехватку чего-то важного с той стороны, где раньше надоедал Женька. Непонятно чего, но не хватает.

В начале февраля классная руководительница собрала делегацию для посещения больного товарища. Никто особо не рвался. Куча новых Женькиных друзей прекрасно обходилась без него. «Отряд не заметил потери бойца…» А Коля, неожиданно для себя, поднял руку и попросил записать его.