Наполеон. Голос с острова Святой Елены. Воспоминания - Барри Эдвард О'Мира

В моей политической карьере, — продолжал Наполеон, — я никогда не совершал преступления. В мой последний час я могу заявить об этом. Если бы я так поступал, то меня бы сейчас здесь не было. Мне бы следовало уничтожить Бурбонов. Мне оставалось только дать согласие на это, и они бы прекратили своё существование.

Меня обвиняли в том, что я совершал такие ненужные преступления, как расстрел по моему приказу Пишегрю, Райта и других. Не желая смерти Райта, я хотел предать гласности его свидетельские показания о том, что Питт приказал убийцам высадиться на берег Франции, чтобы преднамеренно и сознательно убить меня. Райт покончил с собой, вероятно, потому, что не мог компрометировать своё правительство. Какими мотивами я мог руководствоваться, убивая Пишегрю? Это был человек, который был виновен вне всяких сомнений, его вина была очевидна, веские доказательства против него были налицо. Все улики были против него. Его осуждение было несомненным. Возможно, мне следовало помиловать его. Если бы Моро в самом деле был приговорён к смертной казни, то тогда люди могли бы сказать, что именно я был причиной его казни, и они, очевидно, были бы совершенно правы, ибо Моро был единственным человеком, которого по веским причинам я мог опасаться; и с тех пор его считают невиновным. Он, как и я, не происходил из знатного рода; Пишегрю был аристократом, он находился на содержании Англии, его смерть была неизбежной».

Тут же я спросил Наполеона, правда ли, что Талейран держал у себя письмо, написанное ему герцогом Энгиенским, и предал это письмо гласности только через два дня после казни герцога? На этот вопрос Наполеон ответил следующим образом: «Это действительно было именно так: герцог написал письмо, предлагая свои услуги и попросив у меня армию под его командование. Но этот негодяй Талейран поставил меня в известность об этом письме только через два дня после казни герцога». Я заявил, что Талейран таким образом фактически виновен в смерти герцога. «Талейран, — ответил Наполеон, — это — бездельник, способный на любое преступление. Я приказал арестовать герцога Энгиенского вследствие того, что Бурбоны высадили на берег Франции убийц, чтобы убить меня. Я принял решение дать им знать, что платой за их попытки убить меня будет кровь одного из их принцев. Герцог Энгиенский соответственно был предан суду за то, что поднял оружие против республики, он был признан виновным и расстрелян в силу существовавших законов, предусматривавших смертную казнь за подобное преступление.

Обо всём, что касается Франции, — добавил Наполеон, — вы никогда не услышите правды из уст ваших министров. Ваш великий лорд Чатем сказал о вашей стране: «Если бы мы честно и справедливо вели себя с Францией, то Англия не просуществовала бы и суток».

После этого разговора я информировал императора об устном послании, которое сэр Хадсон Лоу поручил мне передать ему. Наполеон ответил мне: «Я безусловно был очень огорчён отказом Лас-Казу приехать ко мне, поскольку этот отказ явился совсем ненужной жестокостью, досадной глупостью, особенно принимая во внимание тот факт, что губернатор разрешил французским генералам отправиться в город и беседовать с Лас-Казом столько времени, сколько им хотелось; и могу сказать при этом, что они могли беседовать без свидетелей; но я никогда не был намерен отказываться от примирения, совсем напротив.

Касаясь наших замечаний по поводу введённых им ограничений, могу сказать, что в последнем письме губернатора Бертрану он упомянул о том, что хотел бы ознакомиться с любыми нашими замечаниями, вследствие чего те замечания и были направлены ему. Но он же никогда не имел намерений воспользоваться посредничеством адмирала! Что можно ожидать от человека, который даёт лживые указания?! От человека, который говорит вам, что давал часовым и постам охраны указания, которые, как утверждают последние, они никогда не получали; который говорит, что мы свободно можем передвигаться в определённых направлениях, и в то же время отдаёт приказы часовым останавливать все подозрительные личности. Но, помилуйте во имя всего святого, кто может быть более подозрителен для английского часового, чем француз, и прежде всего я сам? Они здесь занимаются только тем, что караулят нас; и если часовой выполняет свою единственную обязанность, то он, безусловно, будет останавливать каждого француза, которого увидит».

Я не мог удержаться, чтобы не рассмеяться от всего сердца при виде императора, горячо спорившего с самим собой, повторяя при этом: «Ну что же это за негодная личность, которому абсолютно нельзя верить!»

После своего монолога он попросил меня попытаться достать ему каталог публичной библиотеки Джеймстауна и принести всё, что относится к Египту и к военным кампаниям там.

Виделся в городе с сэром Хадсоном Лоу, которому повторил ответ Наполеона. Когда я подошёл к пересказу той части ответа Наполеона, в которой он утверждает, что губернатор в своём последнем письме к Бертрану заявлял, что будет рад любым замечаниям к введённым им ограничениям, сэр Хадсон прервал меня, сказав: «А, это касается того, что я буду рад вести разговор об объяснениях ограничений. Да, я помню об этом». Но, судя по всему, губернатору не хотелось продолжать говорить на эту тему, и он вместо этого просто заявил, что ответ генерала Бонапарта, видимо, не претерпел никаких изменений по сравнению с его предыдущим ответом, и попросил меня передать Наполеону, что Лас-Каз так же знает мало об Англии, как и Пилле.

26 января. Наполеон вышел из дома (впервые после 20 ноября прошлого года!), чтобы нанести визит графине Бертран, которую он от души поздравил с рождением её прекрасного ребёнка. «Сир, — заявила графиня, — я имею честь представить вашему величеству первого француза, который со времени вашего прибытия на остров появился в Лонгвуде без разрешения лорда Батхерста».

27 января. Посетил Наполеона, когда он принимал ванну. Он пожаловался на головную боль и потерю сна. Его состояние я объяснил тем, что он не совершает прогулок на свежем воздухе. Я самым настоятельным образом рекомендовал ему возобновить эти прогулки. Наполеон признал справедливость моих советов, но, по-видимому, не настроен следовать им.

Сообщил Наполеону, что у меня есть книга, повествующая об обществе «Филадельфи», которое было создано против него, и выразил удивление, что он никогда не попадал в руки каких-либо заговорщиков. Он пояснил: «Никто не знал, что я намерен делать или куда я направляюсь, за пять минут до того, как я собирался это сделать. По этой причине мне удавалось сбивать заговорщиков с толку, и они пребывали в полном неведении относительного того, где же им устроить мне ловушку. Вскоре после того как я был назначен консулом, против меня организовали заговор. В состав 50 заговорщиков входили люди, большинство которых когда-то были мне очень преданы. Это были армейские офицеры, учёные, художники и скульптуры. Они были стойкими республиканцами, их умы были возбуждены: каждый воображал себя Брутом, а меня тираном и новым Цезарем. В их число входил некто Арена, мой земляк, республиканец, человек, который ранее был очень предан мне; но, считая меня тираном, он был полон решимости разделаться со мной, воображая, что тем самым окажет великую услугу Франции.

Среди них также был некто Кераччи, ещё один корсиканец и он же знаменитый скульптор, который, когда я был в Милане, изваял мою статую. Он также был очень предан мне, но, являясь фанатичным республиканцем, решил убить меня. С этой целью он приехал в Париж и просил у меня разрешения изваять другую мою статую, утверждая, что первая изваяна недостаточно хорошо для такого великого человека, как я. Хотя я тогда ничего не знал об организованном против меня заговоре, я отказал ему в его просьбе, так как мне не нравилось тратить усилия на то, чтобы в течение нескольких дней сидеть неподвижно два, а то и три часа. Это спасло мне жизнь, поскольку он намерен был заколоть меня кинжалом, когда я должен был позировать.