Роксолана. Королева Востока - Осип Назарук

— Хорошее тут у тебя питье, а как же иначе… Пустилась я в Божий путь. Пока нашими краями ехали, то будто дома муж был, чуяла, хоть и не знала я тех мест. Приехали мы в Карпатские горы. Там, доченька, так ели пахнут, что сердце радуется. А трава как шелк на тебе, такая красивая, такая хорошая, так пахнет! Потом въехали мы в венгерский край, и чем дальше, тем нашего языка было меньше слышно. Но красивый это край. Так и видишь на нем Божью руку! Но пьют там, деточка, пьют! Хуже чем в Польше. Вдоль дорог я там только и видела, что пирушки да попойки. Дотанцуются они до чего-то, доченька, всегда так бывает с теми, кто много танцует. А жиды везде как дома. Везде своих найдут и везде им дорога открыта, и всюду со всеми говорят — с нашими ли, с поляками ли, с мадьярами ли, немцами ли, с турками ли. Диву даешься.

— И почитали они вас, мама, в пути?

— Почитали, доченька, это правда. Лучше были, чем временами наши бывают. Никакого зла они мне не причинили, все что нужно у меня было. Только раз я из-за них страху натерпелась. Было это так: Только переехали мы большие угорские равнины и въехали в края, где твой муж правит, — говоришь, добрый он?

— Очень добрый, мама. И мудрый, и справедливый, и ни в чем мне не отказывает. Лучшего и быть не может.

— Пусть Бог ему здоровья пошлет! Жаль только, что не из христиан, — она вздохнула. — Ну так въехали мы в его царство и увидела я турецкое войско с кривыми саблями, и так мне страшно сделалось, что жуть! Эти, думала, только головы срубают, так что конец — только на том свете увиделись бы. А ведь и у жидов немного тряслись руки, когда возы их турки осматривали. Что-то они им там дали и как-то нас пустили дальше. Снова мы поехали. Равнина такая, что смотри только во все стороны. А жиды через пару дней сказали, что и до Дуная уже недалеко. Сердце у меня сжалось, ведь это большая вода, а про нее недаром в песнях поют.

— А знаете, мама, вы вот уже видели Дунай, а я еще нет. Я с другой стороны, Черным морем сюда прибыла.

— Ведь море же еще больше Дуная. Чего только ни сотворил Бог на свете, а все человек перейдет по его воле. Вот доехали мы до этого Дуная. Вот это река так река! Где только столько воды берется, думаю, что так течет и течет, только синеет, а другой берег еле видно. Эй! Эй! А за этой водой еще кусочек пути, говорят. Как поехали вдоль берега Дуная, смотрю — город. Замок такой на белых скалах возвышается, так, что разве что птицы туда долетают против воли тех, что сидят в нем. А жиды говорят, что там сидит турецкий наместник, даже заместитель твоего мужа. Так они сказали: «Видите? В том замке сидит заместитель мужа вашей дочки!». А я думаю себе: «Вот бы увидеть того заместителя на этом свете, как видела своего покойного мужа и твоего отца, царство ему небесное!..» Но ничего не говорю. «Пусть говорят, что хотят», — думаю. Но знаешь, дочка, должна я была его все-таки увидеть в том высоком замке!

— Как же?

— Да вот так: как-то в городе жиды заехали со мной на какой-то постоялый двор, а сами пошли по своим делам. Сижу я, молюсь Богу. Нет их и нет. А время уже к полудню. На другой день слышу грохот. Смотрю в окно, а там турецкое войско, и жидов моих ведет! Сами они бледные, трясутся, на мое окно показывают и говорят что-то. Остолбенела я. Духа в себе не чую. — Она вздохнула, будто еще не пришла в себя от тогдашнего испуга и продолжила:

— Заходят толпой турецкие солдаты. Но не кричат. Даже руки ко лбу и к сердцу подносят и головы передо мной склоняют. Догадалась я, что жиды им, должно быть, наговорили, что еду я к какой-то большой госпоже. Так что вздохнула я. А на дворе уже вижу, — воз ожидает. Такая бричка, что и господину важному не стыдно было бы прокатиться на ней. Но я не знала, что такое, и спросила жидов.

А они говорят: «Не бойтесь. Вы нас уже спасли. Мы тут по делам были и на конкурентов наткнулись, только бы они себе кишки надорвали! И все бы они у нас забрали, потому как нас приговорили перед местной турецкой властью. Но мы сказали, что везем мать жены самого султана! Мы таки должны были сказать, что вы бедно одеты и на простом возе с нами едете. А то нас еще побили бы за вранье, когда мы правду говорили». — «На что же, — говорю, — вы во все это впутались?» — «Да как же мы впутались? Оно нас само нашло! И может, и к лучшему, что нашло. Ведь как мы про мать султанши сказали, они сразу другими стали и оставили нас в покое. А теперь вы должны бы пойти с нами в замок, подтвердить, что мы сказали». — «Как же это лжесвидетельствовать? А если присягать скажут?» — «Как же это лжесвидетельствовать? Разве вы своего ребенка не нянчили? Какая тут ложь, где ложь, в чем ложь?» — «Но не знаю же я точно, моя ли это дочь в женах у султана, или нет.» — «Ну, ну, пусть уж вас туда посмотреть пустят, а тогда вы точно скажете. Где тут ложь и в чем? Только подумайте! Вы им казну идете грабить? Или с их войском идете драться? Вы ребенка своего едете искать. Это всякий поймет. А даже если это вдруг и не ваша дочь — вы тем им ни стен не надкусите, ни моря не выпьете. Пойдемте уже».

Делать было нечего. Пришлось идти. Вышла я с турецким войском и жидами, а сердце у меня так стучит. Усадили меня в ту коляску, а кони в ней, как змеи. Только морд их коснулись, а те уже пошли!

Еле я очутилась в том замке. Отдыхала я пару раз по пути. Благо, даже у турок милосердие нашлось. Не подгоняли меня, а шли шаг за шагом. Становились и ждали, пока я не отдохну, если надо было. Наконец, забралась я на ту гору. А там такой каменный двор, что с него видно все: и Дунай, и поля вокруг. Как в раю красиво. И привели меня в какие-то покои. А там все дорогие диваны и бархатные подушки на полу. Турки мне показали, чтобы садилась. Я села, а жиды стоят. Ждем. Скоро услышала — идут еще какие-то люди и прямо мерцают. И те, что уже были, низко кланялись тем, что шли. Я не знала, что с собой делать, — сидеть, вставать, и дальше сидела. Но тут из пришедших выходит какой-то еще не старый и уже не молодой человек, по-турецки одетый, и чисто на нашем языке говорит: «Слушайте, женщина, вы должны сказать правду как на исповеди, ибо вы перед самим царским наместником, которому я каждое слово по-турецки переведу». — «Спрашивайте, — говорю, — а я вам расскажу, о чем знаю». — «Правда ли, — спрашивает, — что вы — мать жены султана Сулеймана и едете к ней с этими купцами в Царьград?» — «В Царьград-то я с этими купцами еду, — отвечаю им, — но дочь ли моя в женах у султана, ее ли я нянчила, это я скажу только тогда, когда ее увижу. Еду я искать ту, что нянчила у себя на руках, потому что люди говорят, что она в Царьграде».

— Хорошо вы им, мама, ответили, — сказала Настя.

— Да правда всегда хороша, доченька.

— А переводчик что тогда сказал?

— А он перевел наместнику — старому уже, седому человеку. Он что-то сказал переводчику. А тот снова мне говорит: «Видимо, вы говорите правду. Теперь спрашиваю вас, откуда вы и когда ту девушку поповну, что вы нянчили, забрали татары?» — «Я, — говорю, — из своего края, из Червоной Руси, тогда жила в Рогатине». Ну и все как есть сказала им о том, когда это приключилось. Он снова переводит тому старому пану. Тот лишь головой важно кивает и снова ему что-то говорит. А он мне: «Были ли у вас какие-то точные сведения с тех пор, как эту девушку взяли татары?» — «Вестей-то было много, — отвечаю, — люди говорили, что замуж вышла за знатного человека. Но как я могу знать, правда ли это?» Боялась я и слово обронить про то, что люди и про цезаря болтали, боялась турок разозлить. Он опять перевел и они друг с другом уже дольше разговаривали. Жидов уже не спрашивали. Видно, уже расспросили их до этого. Вот обратился ко мне переводчик и говорит: «Царский наместник говорит вам, пани, перевести, что, возможно, это правда — все, что вы сказали. Поэтому он спрашивает вас, не нужно ли вам что-то или же нет ли у вас какой-либо жалобы. Скажите все и ничего не бойтесь». — «Ничего, — говорю, — мне не надо и никаких жалоб у меня нет. Лишь бы только нас больше не останавливали в дороге»…