HOHMO SAPIENS. Записки пьющего провинциала - Владимир Глейзер

Самое место сказать похвальное слово игральным картам как средству интенсивной реабилитации.

Похудев на сорок кило (включая ампутированную конечность), Адольф вернулся из больницы законченным морфинистом, и не по своей вине. И хирурги, и терапевты сразу же поставили на нем крест и вместо лечения два месяца вводили обезболивающие, чтобы, приходя в сознание, пациент не орал. А мама работала заведующей аптекой. Когда чудом выжившего Адика привезли домой, она, видя неимоверные страдания прикованного к кровати изможденного ломкой одноногого сына, конечно же, подкалывала ему «лекарства».

Адольф между постоянными болезнями пил, курил, трахался, то есть вел нормальный образ жизни. Поэтому становиться наркоманом не хотел. Он как мог держался, царапая ногтями штукатурку и стеная, но силы покидали его. А мама с марафетом была тут как тут.

— Вовку зови! — кричал взмыленный Адик.

И я приходил. Вскрывали колоду и рубились в «терц», «белот» и «рамс» до Адольфова перехода к Морфею без морфия. Жизнь без наркотиков налаживалась картотерапией.

Адик вообще не держал ни на кого зла. Кроме как на изменщицу Райку. И вот как он ей отомстил.

После получения аттестата зрелости ни о каком московском вузе для смазливой куклы Наташки Вайденфельд не шло и речи. Райка созвонилась с отцом дочери и бывшим мужем, дабы выяснить аферные возможности Адольфа по пристраиванию общего ребенка в какой-нибудь саратовский институт.

Таковые, конечно, были: партнерами по зеленому сукну был не только честный старший преподаватель Теркин, но многие вороватые доценты. Среди них и должники.

Один из них за погашение долга в двести рублей обещал протащить дочурку кредитора в экономический институт со стопроцентной гарантией. Мстительный чадолюбец тотчас позвонил беглянке и сообщил, что за обещанную «самому ректору» взятку в четыре тысячи рублей (пополам с московской мамашей) берется за поступление. То ли для Москвы это была не сумма, то ли мать посчитала положение дуры-дочки безнадежным, но Адольф нажил на родной кровинушке ровно тысячу восемьсот рублей (с учетом погашения кредита)!

Новоявленной студентке было не скучно в папиной квартире за мамины деньги (принцип «пополам»!): в ней уже снимали комнату погодки брат и сестра Джанашвили, умницы и отличники, в отличие от хозяйской куклы. Юные Джанашвили учились в мединституте вдалеке от родины — Южной Осетии, где их отец Моисей держал частный проволочный завод в городе Цхинвали, официально служа на нем государственным директором. Моисей был одновременно азартным картежником и очень богатым человеком. Его вместе с остатками денег вывезли силком и уговорами саратовские профи Мишка-Аспирант и Милый из города-курорта Сочи, а точнее из пятого аэрария платного пляжа «Ривьера», известного на всю картежную страну игорного дома под открытым небом. Моисей как клиент был им нужен в Саратове постоянно.

Это Адольф придумал поступление его гениальных детей в Саратовский мединститут!

Богатей Моисей сам расплатился с институтскими взяточниками, а с партнерами по ломберному столу расплачивался теперь регулярно раз в месяц. Когда навещал с мешками еды и денег своих деток, ведущих под неусыпным взором Адиковой мамы предельно добропорядочный образ жизни.

Адольфа, кроме бывшей жены, любили женщины всех профессий и размеров. А он любил цирк. Звонит мне поздно вечером на седьмой этаж:

— Володя! Спускайся — сюрприз!

Захожу. Перед накрытым столом напротив зардевшегося от удовольствия хозяина на кучах подушек на диване сидят лилипут и две лилипутки. Хорошенькие, сантиметров по семьдесят, и водку пьют!

— Познакомься, Володя! Юля, Оля и Коля. Артисты из труппы Анны Русских. Еле уговорил в гости после представления зайти. Сказал девчонкам, что для компании у меня второй мальчик есть — ты. А Коля от девочки отказался — его право.

— Мы как большие, — говорят Юля, Оля и Коля, — нам и пить тоже можно. Но мало — на килограмм веса!

Через десять минут не известная нам норма была превышена. И мы с Адиком поперек односпальной кровати, придвинутой боком к стене, рядком аккуратно уложили отрубившихся артистов бай-бай.

— Цирк, да и только! — подытожил несостоявшуюся вечеринку режиссер-постановщик.

Прошло много времени, в сорок четыре года похоронили жизнерадостного Адольфа, под забором сгинул его ровесник честнейший Теркин, дал дуба тысячелетний советский рейх, и почти умерли мои воспоминания о генацвале из Цхинвали, как порванная нить истории неожиданно связалась узелком.

В 1995 капиталистическом году мы с женой совершали путешествие без Чарли в поисках Америки. Из Лос-Анджелеса позвонили своим саратовским знакомым — эмигрантам Сафоновым — и договорились с ними, что они закажут нам русскоязычную экскурсию в Вашингтон. После чего и прилетели к Сафоновым в Нью-Йорк.

Нас встретили, привезли домой, и мы с гостеприимным хозяином Вовкой с шести до двенадцати afternoon пили водку. Ровно в полночь раздался телефонный звонок. Турфирма подтвердила заказ: в пять утра туристы Глейзер должны сесть в автобус в Бронксе, адрес такой-то, ориентир — магазин «Моня и Миша».

Обязательный до бесстрашия драйвер Сафонов в момент завалился спать, рассчитывая за четыре часа прийти в норму, чего, разумеется, не произошло. Но, взяв в качестве штурмана жену Риту, из Манхеттена в Бронкс к месту встречи удачно доехал по безлюдному ночному Нью-Йорку вовремя.

Стоим под вывеской «MONYA & MISHA», в дрожащих руках — сигареты. Подъезжает длинный черный лимузин, из него выходит водитель — тощий коротышка в безупречном черном костюме, белоснежной сорочке и черных же лакированных туфлях на высоком каблуке. Если поверх них были бы белые краги — вылитый итальянский гангстер из кинофильма «В старом Чикаго». Покручивая брелоком с ключами, подходит к закрытой двери магазина. Ломая для родившейся хохмы английский язык, вежливо здороваюсь:

— Гуд моня!

— Я не Моня, а Миша! — с явным грузинским акцентом отвечает америкашка.

— Неужто грузин?

— Нет. Еврей из Цхинвали.

— Из Цхинвали? А семью Джанашвили знаешь?

— Хаима или Моше?

— Моше. Я его друг!

— А Хаим умер. Два года назад в Тель-Авиве. Богато хоронили. А где Моше?

— Живой! Сбежал за границу, в Петербург, после войны с грузинами. С деньгами. Все у него хорошо.

— Спасибо. Пошел магазин открывать.

— Пока, Миша. Очень рад был тебя встретить!

— Я тоже. Гуд бай!

И заходит в магазин.

Сафоновы в шоке. Глазам и ушам не верят. Уж не розыгрыш ли? За пять лет в эмиграции никого не встречали, кроме близких родственников, а тут такое — тать в нощи!

— Света, — говорят жене, — он это всё на месте придумал?

— Да нет, — отвечает жена, — у него ВСЁ — ТАК!

Есть правда жизни, есть правда искусства, но истина, несомненно, в вине.