Государева охота - Елена Арсеньева

— Вам кажется, что этого не может быть, в этоневозможно поверить? — пробормотал сочувственно Кейт, который, похоже,обладал даром читать мысли, поскольку Степан Васильевич не мог разомкнутьпересохших губ и выразить свое недоумение вслух. — Да отчего же? Оченьдаже можно, и уверяю вас, в это непременно поверит всякий, кто узнает опропавшем флаконе, а потом — о наблюдениях Анны Крамер, Кстати, если выполагаете, что сия дама исчезла бесследно, то вы ошибаетесь. Я прекрасноосведомлен о месте ее нахождения. И случись какое дознание — Степан Васильевичсудорожно перевел дыхание. Он вдруг показался себе мухой — слабой маленькоймушкой, которая по дурости своей угодила в паутину, сплетенную двумя опытными,жестокими пауками. Как он раньше не замечал, что в тощей, согбенной фигуреОстермана и впрямь есть нечто паучье? А эти короткопалые, крепкие руки Кейта...О, вон и паучиха приползла! Сунула в кабинет разукрашенную нарядными лентамиголову, поводит глазами со сладострастным выражением. Имя паучихи — НатальяФедоровна Лопухина...

Степан Васильевич прижал кулаки к глазам, отчетливо ибезнадежно понимая: правда ли, неправда все то, что наговаривают на него Кейт иОстерман, убеждены в этом они сами либо только притворяются таковыми, —при всем при том они готовы на все, чтобы погубить Лопухина. На все! Сейчаскто-то из них кликнет: «Слово и дело!», а потом...

Но зачем? За что они на него ополчились?! Или проклятущаяНаталья намерилась сжить мужа со свету, чтобы вовсе развязать себе руки? Норазве плохим мужем был ей Степан Васильевич? Разве хоть когда-нибудь мешал еешашням? А ведь другой бы на его месте...

— Вы, Степан Васильевич, напрасно думаете, что мывознамерились вас погубить, — послышался голос Кейта, который по-прежнемуотличался просто-таки нечеловеческой проницательностью. — Говорят, благиминамерениями вымощена дорога в ад, но случается и наоборот: действия вроде бывредные приносят пользу, оказываются во благо. Повторяю: убийство великойкняжны @УО-1ет-по1еп5 оказалось нам на руку. Поэтому, как ни потрясены мыкражею тинктуры моруа и самим убийством, мы сохраним случившееся в секрете, неправда ли, барон?

Остерман исподлобья покосился на Лопухина и с видимойнеохотою кивнуть.

— Не правда ли, сударыня? — повернулся Кейт кНаталье Федоровне. — Ну, вы, как любящая жена, конечно, не стали бысвидетельствовать против своего супруга, это понятно, однако ваша христианскаясовесть не давала бы вам покоя, не так ли?

Наталья Федоровна низко наклонила свой затейливый фонтаж,показав, насколько силен был бы гнет ее неумолимой христианской совести.

— Я надеюсь, вы способны оценить наше великодушие,сударь, — дружески улыбнулся Кейт, вновь поворачиваясь к своей оцепеневшейжертве. — Если сейчас у вас нет на это силы, то, поразмыслив, вы поймете,сколь много мы все сделали сегодня для вашего блага, для вашего будущего. Вывидите — я убрал флакон в карман, — произнес он, сопровождая свои слованаглядным примером, — отныне никто и никогда его больше не увидит.Наверное, пройдет какое-то время — и все мы будем вспоминать о случившемся снедоверием, размышлять: полно, да было ли это в действительности?! — Кейтпокачал головой, как бы сокрушаясь такой могущей статься забывчивости. —Так вот, чтобы напоминать себе об этой драматической истории, я, с вашегопозволения... — Он протянул руку к коробке и легко зацепил своимикороткими, но загребущими пальцами одну из шахматных фигурок.

Лопухин всмотрелся. Это оказался конь, белый конь.

— Я велю проделать в нем отверстие, надену на цепочку истану носить на груди в память о нашей сегодняшней беседе, — дружескисообщил Кейт всем присутствующим, пряча фигурку в карман. — Главное, чтобыцепочка оказалась прочной и не порвалась. Что же касается всех прочих шахмат,то они вряд ли будут представлять интерес и для меня, и для моего брата. Такчто благодарю вас, господин Лопухин. Засим позвольте откланяться. Нашеприсутствие в этом гостеприимной доме затянулось!

Кейт и Остерман заторопились вслед за Натальей Федоровнойвон из кабинета. Степан Васильевич тяжело оперся на край стола. Он нечувствовал никакого облегчения оттого, что эти два страшных, непостижимых всвоем коварстве человека покидают его дом, что теперь можно на покое перевестидух и толком поразмыслить о случившемся. Он не способен был думать ни о чем.Кроме того, что теперь не конек точеный, шахматный, будет висеть на цепочке уКейта. Это он, Степан Лопухин, оказался на его цепочке! И, чует его сердце, сияцепочка не порвется никогда.

Вскоре Алекс ушел из дворца. В соседней зале уже вовсюгремела музыка — там танцевали. Он знал, что чин переводчика посланника и имяХорхе Монтойя, испанского сеньора, благородного кавалера, если не обеспечиваютему место за императорским обеденным столом, то позволяют присутствовать наодном балу с его величеством и приглашать дам из самых что ни на естьвысокородных фамилий. Но его ладони еще горели от воспоминаний о стройном Дашиномтеле, и казалось нестерпимым, даже кощунственным прикасаться к другой женщине,пусть даже в невинных объятиях аллеманда [24] или мазурки. И он ушел, несмотряна искательно разочарованные взгляды, которыми провожали его дамы, несмотря навызывающе надутые губки и прямые просьбы задержаться, пригласить на танец...

Но дамы смотрели если и с тоской, но без злобы. А вотвыражение лица де Лириа не обещало ничего доброго. Глаза его метали молнии, ротобиженно кривился, судорогой дергало щеку. Словом, обычно весьма приглядный,даже, на чей-нибудь вкус, красивый, сейчас испанец выглядел просто-такиотталкивающе. Каскос же, стоявший рядом с герцогом, цвел, как розовый куст,лучился, чудилось, десятком улыбок сразу, настолько ослепительно сверкали егоочень белые, крупные зубы, искрились большие миндалевидные глаза, затмеваякачание крупной серьги с бриллиантом, подвешенным к серьге на тоненькойцепочке.

Каскос пребывал в отличном настроении, в то время как егопатрон лопался от злости. Причиной этого могло быть лишь одно: они видели, какАлекс целовался с Дашей. Де Лириа сразу же начал давиться ревностью, ну аКаскос несказанно обрадовался, убедившись, что предполагаемый опасный соперникоказался совсем даже не соперником, а самым обыкновенным бабником. Бабников виспанском посольстве не любили... Значит, герцог продолжал оставаться в полноми нераздельном обладании своего секретаря! Ну разве это не отличная новость?Разве не заслуживает она сияния улыбок? А если милый друг Иаков хмурится — нучто ж, вольно же ему было столь бездумно отдать свое сердце этому смазливомупарню! Теперь он поймет свою ошибку, теперь оценит верность и нежнуюпреданность своего секретаря и постоянного друга!