Харка, сын вождя - Лизелотта Вельскопф-Генрих

А он, Харка, все проспал! От этой мысли его бросило в жар. Четан и Черная Кожа засмеют его. Может, они уже дали ему новое прозвище — Соня? Главный гость Сыновей Большой Медведицы, великий шаман дакота, уже успел надеть праздничный наряд, а он, Харка, стоит у своего ложа неумытый, непричесанный и даже неодетый.

И вдруг в нем проснулись угрызения совести. Ночью, нарушив запрет, он ходил подсматривать за отцом и его гостями. Он видел, как воины пили Огненную Воду и превращались в глупцов. Татанка-Йотанка — великий шаман! Он, наверное, может видеть в темноте и сквозь стены вигвама и видел его непослушание!

По спине у Харки пробежали мурашки. А вдруг ему теперь не позволят участвовать в празднике? Вдруг с ним случится что-нибудь еще более страшное? Ведь такое уже бывало, что людей, вероломно проникавших в чужие тайны, убивали!

Татанка-Йотанка все еще молчал. Как такой великий шаман мог столько времени посвятить какому-то мальчику? Какая причина могла так надолго приковать его к этому месту?

Харка не шевелился. Он даже не моргал. Но на висках у него проступили капли пота. Наконец Татанка-Йотанка едва заметным движением пальца правой руки, придерживавшей на плече накидку, дал ему знак, и этот крохотный жест означал: «Идем!»

Харка, как был — со спутанными волосами, с винтовкой в руке, полуголый, — послушно пошел за ним. Он не смотрел по сторонам, он не хотел никого видеть, а те, кто видел его, мгновенно умолкали, даже если еще секунду назад весело болтали и смеялись.

Татанка-Йотанка повел его через площадь. Харка узнавал путь лишь по земле, по тропам в траве, по утоптанному песку и глине, по следам мокасин.

Великий шаман открыл полог какого-то вигвама. Это был вигвам Хавандшиты, перед которым на шесте для трофеев висел мацавакен пауни. Они вошли внутрь. Харка не хотел озираться, но сделал это, точно подчиняясь чьей-то воле.

Священный Вигвам тоже был пуст. Татанка-Йотанка жестом велел Харке сесть, и тот послушно исполнил его приказание. Затем великий шаман так же молча, жестами дал понять ему, что он должен сидеть здесь, не вставая с места и не раскрывая уст.

Харка вдруг словно превратился в изваяние.

Татанка-Йотанка повернулся и покинул вигвам. Харка сидел у потухшего очага, подвернув под себя ноги и положив на них винтовку.

Сквозь щели внутрь проникало достаточно света, чтобы можно было различить окружающие предметы. Пол был устлан шкурами. С жердей, на которых держался вигвам, свисали странные вещи: змеиные кожи, шкуры животных, засушенные жабы, барабаны, маски и колпаки. Харка не раз видел старого шамана танцующим в разных обличьях. С ранних лет детей приучали к страху перед властью шамана, и сейчас у него в груди затаилось смутное чувство опасности.

Тем временем радостный шум снаружи утих. Харка по-прежнему слышал неясные голоса, но смысл слов ускользал от него. Он то и дело прислушивался, не раздастся ли голос отца, или голос глашатая, или смех Рыжего Джима, но не мог разобрать ничего, кроме тихого, монотонного гомона, похожего на сонный плеск речных волн.

Харка пытался представить себе, о чем говорили люди. Когда наступило утро, позор Старой Антилопы, Ворона и остальных гостей Маттотаупы неизбежно должен был стать известен всем. Теперь Харке уже не казалось таким забавным то, что произошло ночью в вигваме его отца. Поведение воинов, одурманенных Огненной Водой, в его глазах выглядело жалким и недостойным. Наверное, все уже перешептывались, осуждая этих бедолаг, а он, Харка, потому и сидит взаперти в Священном Вигваме, что все видел. Он уже не сомневался в том, что Татанка-Йотанка знал о его ночных приключениях, о его запретных наблюдениях.

Чем дольше Харка неподвижно сидел один в Священном Вигваме, тем сильнее овладевал им страх, что оба шамана гневно осуждают вождя Маттотаупу и Рыжего Джима за то, что они сделали пятерых воинов племени предметом насмешек. Этот страх сначала исподволь вгрызался в его сознание, как невидимый под землей крот, но потом этот крот вылез наружу и занялся его мыслями. После событий последних месяцев в Харке созрело настолько глубокое недоверие к Хавандшите, что ему самому становилось страшно. И вот теперь неопределенное ощущение, что старый шаман затевает что-то недоброе, и все то, что сказали Далеко Летающая Птица и Длинное Копье, слились воедино, в мрачную картину, на которой Хавандшита в образе злого и опасного духа противостоял светлому образу великого воина и охотника Маттотаупы.

Татанки-Йотанки на этой картине не было. О нем Харка мог думать лишь с благоговением. Не было на ней и Рыжего Джима.

Харка сжал в руках винтовку. Это было просто оружие. Превосходное оружие — не колдовство, не злой или добрый дух. Далеко Летающая Птица сказал ему, что искусные руки белого человека умеют делать такое оружие. «Ты должен быть спокоен, — подумал Харка. — Ты должен видеть и слышать все, что можешь увидеть и услышать, сидя здесь, в Священном Вигваме. И все свои наблюдения ты должен как следует обдумать. Хау».

С этого мгновения Харка отключил все свои фантазии и предчувствия, ушел в себя, погрузился в терпеливое ожидание, как охотник, подстерегающий дичь. Этой дичью были для него события, которые он мог постичь своими пятью чувствами. И, если понадобится, он должен был мгновенно на эти события реагировать.

Сам не зная зачем, Харка зарядил винтовку.

Снаружи все стихло. Казалось, молчание Татанки-Йотанки окутало все стойбище. Харка напрягал слух, ловил каждое колебание воздуха и наконец услышал какой-то неопределенный звук. Это не был человеческий голос. Быть может, это был тихий-тихий бой барабана, доносившийся откуда-то издалека. У Харки сложилось такое впечатление, будто люди снаружи ходили взад-вперед, а может, по очереди приближались к какому-то месту и вновь удалялись, но он никак не мог понять, что это могло означать. Ноги, обутые в мокасины, почти не производят шума.

Харка изучал лучи света, проникавшие внутрь вигвама через отверстие для дыма и через щели у входа. Было утро; до полудня оставалось еще несколько часов.

Он выбрал для наблюдения пятно света, решив определять время по изменению его формы. Звуки, напоминавшие тихий бой барабана, стихли. Снаружи воцарилась абсолютная тишина. Так прошло два часа.

Наконец раздался чей-то голос, но слов Харка разобрать не мог. Это был незнакомый ему голос. Может, это говорил Татанка-Йотанка. Голос был приглушен. Говоривший находился не на площади, а, скорее всего, в одном из вигвамов. И это явно была громкая и страстная речь, иначе Харка вообще ничего бы не услышал.

«Наверное, это Татанка-Йотанка говорит в нашем вигваме», — подумал он.

Когда голос смолк, наступила тишина. Но уже через мгновение эту тишину разорвал крик, и Харка испуганно вздрогнул, узнав голос отца, и крепче сжал в руках винтовку.

Крик повторился, и в нем было столько гнева и возмущения, что Харка даже разобрал слова: «…Неправда! Неправда!»

Неправда? И само слово, и его звучание сказало Харке больше чем достаточно. Обвинительная речь была адресована его отцу. Очевидно, она содержала страшные обвинения. Но сказанное было неправдой. Это была ложь. Ложь!