Светлая даль юности - Михаил Семёнович Бубеннов

заботой о молодых людях, которые решают посвятить ей свои таланты, заботой о приумножении завоеваний русского художественного слова.

«— Будучи старым мастером литературного дела, которому все вы служите, — так начал Горький свою речь, — я полагаю, что мне следует говорить именно об этом мастерстве»[1].

Заметив, что оратор, которому он невольно помешал говорить, совершенно правильно призывал серьезно работать над словом, Алексей Максимович продолжал:

— Над словом у нас работают мало, язычок молодых литераторов плох, писателя от писателя трудно отличить, нет характерного языка, нет того, чем, например, язык Лескова не похож на язык Глеба Успенского… А это должно быть. В неисчерпаемой сокровищнице русского языка, народного языка для всякого писателя достаточно таких слов, в которых он найдет яркое, сильное, четкое оформление для своего материала.

Здесь Алексей Максимович несколько поправил оратора, только что сошедшего с трибуны, — тот явно неудачно обмолвился, что «мы слишком увлекаемся фольклором».

— Вероятно, он говорил о «местных речениях», о местных словах, — сказал Алексей Максимович. — Это действительно встречается у большинства писателей, почти у всех молодых писателей. Иногда употребляют такие слова, что приходится подстрочные примечания делать к ним…

Он привел некоторые примеры, вызвавшие смех в зале, и заявил категорически:

— Я думаю, товарищи, что, наоборот, фольклором нам следует заниматься. Народные песни, народные сказки, народные-легенды — вообще все народное устное творчество, которое собственно и называется фольклором, — должно быть постоянным нашим материалом…

Он довольно пространно, что, к сожалению, не нашло отражения в сокращенной стенограмме, говорил о тех писателях, которые хорошо знали фольклор, особенно о Лескове и Мельникове-Печерском (о его романе «В лесах»), а затем о Бунине и Чехове, отлично владевших чистейшим русским языком. Призывая учиться у таких писателей, Алексей Максимович, однако, тут же осторожно заметил:

— Но, видите ли, учиться литератору у литератора — одно дело, а учиться у первоисточника — другое… — И вновь подчеркнул, что писателям следует обогащать свой язык, прежде всего за счет богатств народного языка, устного народного творчества.

Затем Алексей Максимович подробно говорил о том, как писатель должен работать над созданием образов своих героев, чтобы они предстали перед читателем живыми людьми, каждый со своими особенными чертами; при этом он предостерегал от нагромождения таких деталей, какие не являются характерными для их внутреннего содержания, чем грешат произведения многих неопытных писателей.

— С деталью надо обращаться осторожно, — заметил Алексей Максимович.

…Я слушал Горького совершенно поглощенно. Но в какие-то секунды, когда в его речи-беседе случались паузы, я успевал вспомнить многое, что касалось моего личного отношения к великому писателю. Особенно вспоминались недавние школьные годы в селе Веселый Яр. Именно там началось мое увлечение произведениями Горького, прежде всего его романтическими рассказами и стихотворениями в прозе. Многие его произведения я знал наизусть и любил читать их в кругу друзей. Более того, откровенно, по-мальчишески подражая Горькому, я даже написал несколько «стихотворений в прозе», одно из них, помню, об одиноком дубе в степи, хотя никогда и не видел дубов — их всего несколько штук на Алтае. Со временем я, конечно, Проникся большой любовью к суровой горьковской прозе, но где-то в самой глубине души моей всегда продолжала звучать, пусть и приглушенно, музыка его романтической поэзии.

Но каким же наивным увидел я себя, слушая речь Горького! Он поражал мое воображение прежде всего огромной, выстраданной мудростью, необычайной озабоченностью судьбой родной литературы. Слова Горького и волновали, и тревожили, и заставляли всерьез задуматься: да за свое ли дело берусь? Я впервые понял, какую большую ответственность перед народом должен взять на себя, вступая на литературное поприще, и это чувство, родившееся в те минуты, когда я слушал Горького, уже не покидало меня никогда. Я впервые понял тогда, какой огромнейший путь должен пройти, сколько положить труда и преодолеть разных трудностей, чтобы стать писателем! Это была главная мысль, какая родилась в моем сознании еще задолго до того, как Горький закончил свою речь. «Однако не хватит у меня сил и ума, — невольно думалось мне тогда. — Не мое это дело, литература…» И все же я не чувствовал, что Горький убивает все мои надежды. Даже для меня, едва взявшегося за перо, в его речи, полной высоких требований, было и что-то обнадеживающее…

— Все вы сами великолепно понимаете, что литература — дело нелегкое, — сказал под конец Алексей Максимович. — Тем не менее за это десятилетие у нас выросла литература, которой Запад все больше и больше увлекается, там переводят таких литераторов, каких я, например, не знаю, а я слежу за ростом литературы внимательно… Вообще мне кажется, что за всю историю человечества не было эпохи, когда в течение такого ничтожного отрезка, как десятилетие, вдруг хлынула в жизнь столь мощная волна пишущих книги… Имейте в виду, что мы действительно начинаем строить литературу, которая уже почти не уступает работам моего поколения. Мы можем насчитать уже пятнадцать — двадцать книг, которые останутся надолго. Это факт. Они написаны, они живут и становятся рядом с произведениями крупнейших писателей. Творится огромное дело, великое дело. Повторяю, не было — я глубоко уверен в этом, — не было в истории человечества такого взрыва энергии, такого роста всюду и везде, во всех областях. Это надо учесть, это надо помнить, этим надо жить, этим надо питаться!

Такой взгляд на все, что происходило тогда в нашей стране, в частности на явления в молодой советской литературе, прозвучал для нас, делегатов съезда, призывом к творческому дерзанию. Хорошо запомнились и последние слова Алексея Максимовича, произнесенные с большим воодушевлением:

— Мы являемся таким поколением, которое кладет совершенно новые камни, строит совершенно новое здание! Мы являемся новым, совершенно новым рычагом в истории человечества! — И на прощанье он помахал нам рукой. — Всего доброго, товарищи! Побольше энергии, силы, стремления к победе, к творчеству!

Это было все равно, как если бы он каждого из нас похлопал по плечу и каждому сказал: «Не вешай голову! Действуй смелее!» Что ж, работать и работать — это не страшно, можно и до седьмого пота…

…Потом все члены президиума, вместе с Горьким, спустились в зал и заняли первый ряд, а на помосте появился фотограф с огромной камерой на треноге. С завистью я поглядывал на тех, кто находился рядом с Горьким и слушал еще какие-то его слова. Я чувствовал себя обделенным, и поэтому, когда Горький, прощаясь со всеми, направился к двери, я использовал все свои природные возможности для того, чтобы пробиться к нему поближе. И ловок же я был в молодости, стало быть, если мне удалось-таки пронырнуть в бурлящем потоке людей и настичь Горького, хотя уже на лестнице!