Красна Марья - Наталья Ратобор

— Брат, сдивись на нашего мудреца: яйца куру учат! Давно такой разумный стал?

— Оставь его в покое, Стефан, — вступился за Алексея дядя Анджей. — Хлопчик в чем-то прав, к тому же переживает: у него там гроб жены остался, то для него важно…

* * *

Приехавший через месяц в Ястребье Стефан Янович с одобрением осмотрел крепкое Алексеево хозяйство, с некоторым удивлением поприветствовал Софью Павловну, смотревшуюся в бедной сельской глухомани чужеродным элементом, и с интересом повозился с девчушками.

— Так… значится, Алексей, — меланхолично заметил он, с неодобрением поглядывая на Аннушкину кормилицу, нахальную дородную бабу, которая гораздо более занималась своим дитем, нежели порученной ей сиротой, — молодицу в дом тебе надо. А что Дарья та, Степкина мать, — добрая хозяйка?

— Ничего себе, — нахмурился Алексей, — да только нечего о том думать.

— Это что еще за притча? — сурово возразил отец и наказал себе «пристроить» Алексея, а главное, его неоперившихся соколят.

Михаил, отойдя с Алексеем за ограду, понимающе улыбнулся:

— Ну что, друг, родня — палка о двух концах: с одной стороны это, разумеется, поддержка, а с другой… жил себе своим умом, а теперь, гляди, скоро оженят, пожалуй…

Алексей досадливо поморщился:

— Да уж, брат, у отца свои представления.

— Не так уж он неправ: детям действительно мать нужна… Что ж ты Лину не удержал? Уж твоих бы никогда не обидела, да и девушка славная. Дети за ней хвостиком ходили, Софья Павловна — уж на что требовательная дама — и та души в ней не чает! Чего тебе еще? Или вовсе не по сердцу?

— Да нет, Миш, не то… Оно, конечно, Линка-то наша — своя, не чужая, друг верный, да и в доме без нее пустовато. Но, видишь ли, брат, «не в свои сани не садись» — так, что ли, говорят? И вот что, Миша: девочка чистая — аж дышать рядом легко. Помыслить даже, а не то что притронуться — грех. А у меня, как назло, смущение: бывало, забудусь, смотрю на Лину, а словно вижу Марьино лицо. Неуловимым чем-то схожа, аж до озноба… А очнусь — нет, не она. Каленым железом по сердцу! Да нет, брат, пустое, никого мне не надо. Ну что головой-то трясешь — скажешь, блажь несусветная, сказки? Ну так слушай главное: мог ли я ее приневолить — пожизненный хомут надеть, ораву детей на шею повесить? Мог. И осталась бы. Имел ли право? Не имел. В первую очередь — её должен быть выбор. Она его сделала.

Глава 28

Лина как будто видела себя стремительно идущей по юной березовой рощице, еще местами не просохшей от талой воды. Ей чудился острый смолистый запах клейких листочков.

Сидевший на завалинке Алексей долго недоверчиво всматривался в тонко очерченный силуэт знакомой фигурки, приближавшейся с другого конца села, — и вдруг подскочил навстречу, крепко схватил подошедшую Капитолину ладонями за хрупкие плечи, чуть потряхивая и пристально глядя в глаза:

— Ты?! Ты!

Капитолина деликатно высвободилась:

— Вот — в гости, детей навестить… Не прогоните?

Алексей посторонился, давая проход, она шагнула в избу — оттуда сразу раздался восторженный визг Любаши и радостный голосок Сережи. Алексей стоял позади, напряженно улыбаясь и нервно потирая руки.

Лина вышла за ручку с Любашей:

— Как вы тут, Алексей Стефанович? Справляетесь?

Он все смотрел на нее, силясь унять озноб радостного возбуждения, и неожиданно предложил:

— Линка, брось ты все эти церемонии, солнце ясное… Давай-ка — по-простому — по коням — тряхнем стариной?

Капитолина мучительно скользнула взглядом по его загоревшимся глазам и судорожно кивнула — с отчаянием утопающего.

Алексей оседлал коней. Давая выход необузданной энергии сумасшедшего восторга, они понеслись вскачь по холмам, крича и гикая, как полоумные… Потом, соскочив со взмыленных коней, молча брели вдоль реки, ведя отфыркивающихся коней в поводу, изредка переглядываясь. Разгоряченный Алексей вдруг подошел близко, заглянул в глаза, выронил: «Радость моя!» — и горячо прильнул к устам. Лина ожесточенно вырвалась. Алексей глянул в упор:

— Послушай: неволить не буду… Зачем же ты приехала?

Капитолина умоляюще посмотрела на него, но, не найдя понимания, подтянула повод, села на коня, развернула его и поскакала обратно. Алексей ее не удерживал.

Она обернулась через плечо: на краю светлого березового леса стояла Мария Сергеевна с копной пшеничных волос, рассыпавшихся по плечам, сияющих в солнечном ореоле. Она с ласковой печалью глядела вслед Капитолине, а молодой Алексей в морской форменке стоял близко подле нее — и неотрывно глядел на свою Марьюшку… Капитолина подхлестнула коня и помчалась быстрее — ритмичный топот копыт отдавался у нее в голове.

Она осознала, что это кровь стучит в висках, — открыла глаза и сбоку посмотрела на спящего мужа; сердце колотилось… Она быстро перекрестилась вспотевшими пальцами и принялась горячо шептать Иисусову молитву, отгоняя непрошеное сновидение.

Глава 29

— Ну что же ты сегодня так расходилась — я не узнаю тебя, Капитолина! Подумай сама: ведь публикуемая критика во многом справедлива, зачем же горячиться?

— Витенька, эта критика предвзята и претенциозна! Пойми: я и сама готова ругать лицемерие советского правительства, но вот так очернять всю страну, всю историю великого народа, наши православные корни, порочить все российское… Разве это не прискорбно, не горько для русского сердца? И потом, между собой мы можем как угодно долго изощряться в критике нового Советского государства, политической системы, духовного развития и прочего, потому что всё это — в орбите нашего бытия. Если хочешь, это пусть болезненная, но неотрывная часть нашей души, и потому подобное внутреннее обсуждение представляет собой в определенном смысле здоровую самокритику. Но «выносить сор из избы», призывать к безоглядному уничижению всего русского посторонний западный суд, упиваться публичным самобичеванием на страницах местных газет — вот, мол, мы ведь варвары, чего еще можно ждать от нашей дикой псевдоцивилизации… Это неслыханно! Этот публицист полагает, что он критикует красную Россию, но, в первую очередь, он таким образом позорит и унижает самого себя и делает это с нездоровой страстностью убогого душевного мазохиста, и даже не осознает, сколь оскорбительно такое циничное и оголтелое охаивание Родины для истинных патриотов, скорбящих о временно падшей Отчизне!

Виктор Лаврентьевич задумчиво посмотрел на порозовевшие щеки жены:

— Знаешь, Капушка, зерно истины в твоих рассуждениях, пожалуй, есть… В свое время еще Александр Сергеевич данный знаменательный феномен отмечал: сами Отечество ругаем, но от других — не принимаем, не позволяем топтать… Но все-таки ты слишком эмоционально реагируешь