Страсть и притворство - Сьюзен Джи Хейно

— Тебе следовало сказать мне об этом, Пенелопа.

— Я знаю. Это было гадко, но я просто не могла…

Не могла что? Не могла признать, что намеренно обманывала брата или что лорд Гарри в действительности ничего к ней не испытывал? На это она и себе не могла дать ответа.

— Ладно, не огорчайся, — сказал он мягко. — Я вижу, что тебе не хотелось бы признавать этого. Я понимаю.

— Правда?

— Конечно. Успокойся, сестренка.

К ее полному изумлению, брат подошел к ней и обнял. Нежно! Как будто совсем на нее не сердился, хотя она в очередной раз втянула их в скандал.

— Представляю себе, каково тебе сейчас.

— Правда?

— Ты доверяла человеку, а он оказался негодяем.

— На самом деле он…

— Не старайся его оправдать. Он и меня ввел в заблуждение. Ты не виновата. Ты не сделала ничего дурного.

Ничего дурного? Неужели он и впрямь так считает? Будь она честной со своим братом, рассказала бы ему правду, призналась бы, что… «Нет, молчи. Ничего не говори».

— Предоставь мне все уладить, Пенелопа. Я позабочусь о том, чтобы ты не пострадала.

— Как?

Он погладил ее по голове и, отступив на шаг, улыбнулся:

— Не беспокойся. Я займусь лордом Гарри.

— Да? Но как…

— На этот счет не волнуйся. Займись лучше врачеванием своего сердца. Я, кажется, знаю, чем тебе помочь.

— Помочь?

— Как насчет того, чтобы предпринять небольшое путешествие?

Он все еще продолжал улыбаться ей нежной братской улыбкой. Неужели хотел отправить ее в деревню?

— Думаю, тебе все же стоит отправиться в Египет, — сообщил Энтони и надавил пальцем на кончик ее носа, словно она была ребенком.

— Мне стоит что?

— Конечно. Это идеальный способ отвлечь тебя от случившегося. Уверен, что Толлерсоны с радостью возьмут тебя с собой, когда поедут. Они хорошие, благородные люди, тебе будет приятно с ними ехать. Если хочешь, я спрошу твою подругу Марию, не хочет ли она составить тебе компанию? Тебя это устроит?

Устроит? Святые небеса! Это было бы восхитительно! А как насчет его уверенности, что она разрушит сфинкса или что Толлерсоны слишком стары, чтобы следить за своими зубами, не то что приглядывать за ней?

— Ты что, играешь со мной, Энтони? — спросила Пенелопа. — Потому что если это шутка, то весьма жестокая.

— Нет, Пенелопа. Я не шучу. Если помнишь, мое сердце тоже однажды было разбито. Я знаю, что это такое, и искренне хочу тебе помочь.

— Так ты и вправду отправишь меня в Египет?

— Мне казалось, ты этого хотела?

Да, хотела. Всем сердцем! Но… что будет с лордом Гарри? Нет, ей, конечно, было безразлично, но теперь их отношения с дядей наверняка окончательно испортятся. И правда ли, что лорд Берлингтон вызвал его на дуэль? Что, если его убьют? А теперь еще и Энтони на него разозлился. Что, интересно, он собирается с ним делать? Лорд Гарри и вправду поступил с ней дурно, но ведь все это она сама спланировала.

— Что ты имеешь в виду, говоря, что займешься лордом Гарри? — осторожно справилась Пенелопа.

— Не важно. Я просто позабочусь о том, чтобы он больше не портил тебе нервы и не марал твою репутацию.

— О, — пробормотала Пенелопа, как будто его ответ послужил хоть каким-то мало-мальски толковым объяснением.

— А теперь ступай к себе и приходи в себя. Я велю прислать завтрак к тебе в комнату. Уверен, ты не станешь возражать, если я сам сообщу эти неприятные новости нашей матери. Или предпочтешь сделать это сама?

— Нет, буду рада, если это сделаешь ты.

Боже, она бы предпочла этого разговора избежать.

— Отлично, — сказал Энтони все с той же незнакомой милой улыбкой. — Ступай отдохни. Я обо всем позабочусь.

Эта неожиданная нежность к ней до такой степени лишила Пенелопу равновесия, что она не нашлась что сказать, кроме жалкого «спасибо». И только у себя в комнате за завтраком — он сдержал обещание прислать ей завтрак — Пенелопа всерьез задумалась над тем, что он имел в виду, говоря «я обо всем позабочусь». Поскольку она тщательно старалась держать брата в неведении относительно «всего», то теперь было трудно понять, каким образом он собирался об этом позаботиться.

Все же он предложил ей путешествие в Египет! И теперь Пенелопа разрывалась между чувством триумфа и досадным ощущением, что все так легко не разрешится. Она решила сосредоточиться на первом.

Читая последнюю записку лорда Берлингтона, Гаррис сердито ворчал. Человек, похоже, стремился максимально усложнить дело. Записки туда и обратно шли сплошным потоком, в каждой из которых аристократ обзывал Гарриса самыми оскорбительными и едкими словами, какие были ему доступны, но «трус» было его самым любимым.

Никакие уговоры лорда Гарри не могли его умиротворить или убедить отказаться от желания встретиться на поединке.

Чертов идиот. Как будто рога ему не наставляли с регулярной периодичностью. С чего вдруг он решил отыграться на Гаррисе? Разве он не видел, что ему предлагают легкий выход из положения? Не мог же он и вправду думать, что имеет хоть какой-то шанс выжить в честной дуэли с подлым Гаррисом Честертоном? Но очевидно, думал.

Это было просто безумие. Гаррис не имел ни малейшего желания встречаться с человеком, но раз его к этому вынуждали, он не станет уклоняться. Коль скоро ему придется сойтись с Берлингтоном в поединке по столь нелепому поводу, он испытывал искушение сделать все с убийственной точностью. Он не мог допустить и мысли, что ему придется стоять там и ждать, когда Берлингтон или Недли, вероятный секундант его противника, понаделают дыр в его теле. Не приходилось сомневаться в том, что его дядя стремился именно к этому. Если Берлингтон не убьет его первым выстрелом, то дядя точно не промахнется. Старику это было бы весьма удобно.

Но Гаррис не располагал временем. Профессору Олдему грозила опасность. Гаррис не спал прошлой ночью и, покинув дом Берлингтона, отправился проверить утверждение леди Берлингтон, что ученого выкупили и привезли в Лондон. Похоже, что это было правдой, но Гаррис не сумел выяснить, где человек находится. Дядя сообщил ему, что если он хочет найти Олдема, то должен встретиться с Берлингтоном на поединке. Если он останется в живых после дуэли, ему дадут адрес.

Гаррис пришел к выводу, что слово «если» было самым значимым. Не вызывало сомнений, что дядя не имел намерения оставлять его в живых. Но бросить Олдема в такой момент он, безусловно, не мог. Нет, не мог. Гаррис вернул записку Берлингтону с заверениями, что встретится с ним. Уже утром.

Это давало ему восемнадцать часов на самостоятельные розыски Олдема. Резкий стук в дверь дал ему понять, что, возможно, найти для этого время окажется весьма затруднительно.