Мой лучший друг товарищ Сталин - Эдвард Радзинский

— В последнее время участились случаи крушений самолетов. Оказалось, в руководстве ВВС орудует целая преступная группа американских шпионов. Нами арестован маршал Худяков, получена санкция на арест командующего ВВС маршала Новикова, есть еще громкие имена. Они принимали с заводов самолеты заведомо с дефектами. Это привело к катастрофам и человеческим жертвам. Кстати, все они числятся большими друзьями Святого Георгия Победоносца — как в подхалимском рвении один из них назвал товарища Жукова.

— Неплохо было бы Абакумову допросить самого товарища Жукова, — усердствовал Жданов.

Берия непроницаемо молчал. Но Коба будто не слышал Жданова. Он сказал:

— Видите, как много мы с вами сразу заметили. Все потому, что товарищ Черчилль нас мобилизовал. Зрение вмиг стало острее. Напомнил нам империалист, спасибо ему, что в нашу нынче плохо закрытую дверь сильно дуют капиталистические ветры. Я хочу, чтобы вы осознали новую и главную задачу — эту дверь мы сейчас закроем, и накрепко. Покойный мерзавец Геббельс был прав. В области идеологии врага должна встречать такая же армия, как на поле боя. Ни одного дня без разоблачения чуждых идей! Ты понял, Андрей? — обратился он к Жданову. — Идеология — твоя епархия. Наводи порядок! Иностранцы — засранцы… Этого, между нами говоря, не понимает наша интеллигенция, постоянно преклоняющаяся перед Западом. К сожалению, традиция низкопоклонничать идет у нас со времен Петрухи, — (так он часто называл Петра I). — Особенно к этому склонна интеллигенция еврейской национальности…

(Как засверкали глаза присутствующих! У нас на Кавказе, в нашем Вавилоне, никогда не было антисемитизма. В России — совсем другое дело. В народе говорят: «С антисемитизмом и водка крепче, и сахар слаще».)

— Следует напомнить народу, — говорил Коба, — что самый последний советский человек стоит на голову выше любого высокопоставленного буржуазного чинуши… — (Уже завтра сей афоризм зазвучит из всех радиоприемников.) — Подведем итоги, товарищи. С сегодняшнего дня мы начинаем нашу мирную войну. Беспощадное разоблачение господ космополитов, пресмыкающихся перед иностранцами. Придется крепко ударить по некоторой нездоровой части интеллигенции. Наша недоработка — мы не успели хорошенько ее почистить перед войной. Займемся этим сейчас. Мы напомним забывчивым товарищам про диктатуру пролетариата. Борьба должна вестись на всех направлениях. Вот почитал я наши исторические труды… Тебе, Андрей, надлежит выяснить, кто там пишет все это безобразие: паровой котел изобрел англичанин, электрическую лампочку — американец, радио — итальянец, самолет первыми испытали американцы… Разберись с бездельниками-историками. Надо выявлять приоритеты русской науки. Чтобы талантливый наш народ мог гордиться своим великим прошлым…

Мне показалось тогда, что я ухватил главное — возобновлялась знакомая идеологическая война с привкусом антисемитизма. Но как же я ошибся! Как всегда, я не понял планетарного замысла моего великого друга.

Пойму я его только потом.

— Что же касается Жукова… — продолжал Коба, — Он способный маршал. И тут спешить не надо. Я предлагаю отправить его командующим на юг в Одесский округ. Пусть отдохнет у моря, поймет свои ошибки.

Наш греческий хор дружно закивал.

(Впоследствии Черчилль объявил свою речь началом холодной войны между Западом и Востоком. Но ни он, ни мы не знали, что она явилась началом еще одной войны. Мой неутомимый друг-революционер собрался в очередной поход на собственную страну.)

— А теперь, — сказал Коба, — немного развлечемся. Садись за рояль, Андрей.

Великолепный «Стейнвей» стоял в Большой столовой рядом с радиолой. (Эту радиолу подарил Кобе «империалист Черчилль». У Кобы была огромная коллекция пластинок, на которых он сам делал отметки: «Дрянь», «Здорово!» и так далее.)

Жданов послушался.

— Сыграй нам Чайковского… допустим, из «Пиковой дамы»…

И Жданов начал играть. Все с уважением глядели на него (он был единственный в Политбюро, игравший на рояле). Правда, скоро он сбился.

— Простите, Иосиф Виссарионович. Играть умею, а вот хорошо не умею. Но вы сказали — сядь…

— Сесть все успеют, и ты тоже! — Острил Коба всегда нехитро. — Теперь сыграй нам, как договорились.

Жданов снова заиграл, но тотчас был прерван:

— Что играешь, объяви.

— Шостакович. Симфония.

— Это симфония? — усмехнулся Коба. — Это какофония. И потому господам империалистам нравится. Следует обсудить творчество указанного товарища. Эти выкрутасы чужды народному вкусу! Не так, как мы с вами только что слышали, сочинял Чайковский. Продолжай, Андрей! Теперь сыграй товарища Прокофьева.

И опять заиграл несчастный Жданов. И опять был прерван Кобой:

— А это другой вольнодум… Товарищ Прокофьев слишком долго жил за границей и вот решил навязать нашему народу свои эксперименты. Я думаю, ты, товарищ Жданов, дашь им справедливую оценку. Но вправлять мозги нашим горе-интеллигентам будем постепенно. Начнем с писателей. Ты отправишься в Ленинград, соберешь интеллигенцию и обстоятельно покритикуешь товарища Ахматову — эту музейную редкость из мира теней. К ней пристегнешь в пару кавалера — какого-нибудь литератора-антисоветчика. К сожалению, долго искать не придется. Их нынче пруд пруди. И в конце речи спроси зал, строго спроси: «А почему они до сих пор разгуливают по садам и паркам священного города Ленина?»

— Арестуем старуху прямо в зале, — сказал Жданов.

— Не надо… Пока этих слов достаточно… После чего примешься за музыку, за парочку — Прокофьев и Шостакович…

— Но кого-то надо арестовать? — не унимался Жданов.

— Лаврентий предлагает арестовать первую жену Прокофьева. Она испанка — чуждый элемент. Есть другие мнения?

Других мнений не было.

— Разоблачения вредной идеологии должны теперь печататься в газетах каждый день.

Вошел Поскребышев.

— Привез товарищей Шостаковича и Прокофьева.

— Товарищей Шостаковича и Прокофьева, пожалуй, отправьте домой. Пусть тревожатся, почему их не приняли. Ими займемся позже.

— Они давно тревожатся, товарищ Сталин, — усмехнулся Берия. — Шостакович в воскресенье жег свой дневник, а Прокофьев вчера до утра сжигал годовой комплект журнала «Америка».

— Твоя мысль понятна, Лаврентий. Но повторяю: арестовывать не будем. Они еще пригодятся в хозяйстве.

— Прибыл также товарищ Эйзенштейн с актером товарищем Черкасовым и министром товарищем Большаковым, — доложил Поскребышев.

— Пусть подождут. — И Коба обратился к соратникам: — Зачем я пригласил товарища Эйзенштейна? Вы все знаете его фильм об Иване Грозном. Замечательная работа. Теперь Эйзенштейн снял вторую серию… лучше бы остановился на первой. Товарищ ничего не понял в Истории. Изобразил опричников как последних бандитов. Иван Грозный, этот великий человек со стальным характером, в фильме то лютый зверь, то безвольный Гамлет…