Крылатый пленник - Роберт Штильмарк

Вот, задумал он нашего орла изловить и продать иностранному капитану, вон, вроде этих…

Рассказчик указал в окно. Там, в сыром сумраке, зажглись над водой огни иллюминаторов и мачтовые фонари. Это осветились иностранные суда, грузившиеся около лесозавода. Их было пять или шесть.

– Давай, давай, трави дальше! – подзудил было «Балалайкин», но на него посмотрели строго, а рассказчик, к счастью, не слыхал реплики.

По лицу моего соседа за столиком я видел, что история крылатого пленника его очень волнует. Он слушал, не меняя позы, не шевелясь.

– Говорили тогда, что будут ходить корабли иностранные до самой Игарки, как прежде в Усть-Енисейск. Вот он, шкурник-то, и задумал коммерцию. Орёл наш летал самостоятельно чуть не до самой Игарки, за сотню километров от дома. Великолепно его знали охотники, так и называли «ермаковский орёл». Поймать его не хитро было – молод, смел и доверчив был.

Угодил он в сеть к этому браконьеру, и посадил злодей вольную птицу в деревянную клетку, а клетку спрятал до прихода судов в потайной яме, что была в лесу вырыта…

– В бункер, значит? – вдруг как-то очень выразительно уточнил мой сосед.

– Что? – не нашёлся сразу рассказчик. – Не понял я вас…

– В бункер, говорю, он пленника запрятал! Простите, что перебил, просто… к слову пришлось. Очень вы хорошо рассказываете, очень хорошо, товарищ! Я вот и вспомнил это словечко… Простите… Продолжайте, пожалуйста!

– Да, в яме спрятал, в лесу. Держал там этот тип ещё двух чернобурых лисичек, пойманных осенью живьём, ждал, пока окончательно перелиняют, чтобы потом их и придушить. Очень, говорят, ценные были лисички, природные чернобурки, не с фермы.

Так в этой лесной яме орёл наш клетку разломал и обеих лисичек распотрошил в своё удовольствие. И когда ворюга-хозяин в яму свою полез, орёл и ему гостинца преподнёс: ногу ему клювом до самой кости долбанул так, что тот проходимец с лестницы загремел. Ну, конечно, озверел, схватил палку от разломанной клетки и давай орла избивать. Уж как тому посчастливилось в этом бою уцелеть, не знаю, только вырвался он из ямы весь избитый и израненный и пошёл по лесу прыгать – взлететь-то он уже не мог! Заметили его ребята из экспедиции, узнали, пробовали поймать, но уж тут он никому не дался. Ушёл от людей в тайгу, и дня через три подобрал его в самой чаще один охотник, проверявший капканы. Орёл был уже полуживой и охотнику не противился.

Принёс он ночью разбитую птицу к нам на станок да всю историю и рассказал. Оживился орёл чуть-чуть, когда казаха узнал, а тот принялся его выхаживать.

Не думали мы, что когда-нибудь этому орлу доведётся вновь в воздух пойти – уж очень сильно был избит: крыло ушиблено до крови, одна нога надломлена, перьев потерял чуть не половину, один глаз закрылся, везде кровь запеклась…

И что же вы думаете? Выходил-таки казах своего крылатого друга. Не пропал воротившийся пленник. Ногу ему натуго изоляционной лентой закрутили, крыло подвязали, чтобы не размахивал им до поправки, кровь помаленьку отмыли, и через месяц орёл начал опять летать учиться. Весь курс сызнова.

– И опять с камнями упражнялся? – спросил мой сосед.

– Не помню, но, вероятно, всю науку заново проходить пришлось, чтобы опять, как говорится, до полётов допустили.

– И летал нормально?

– Да ещё как летал! Казах его через месяц-другой домой к себе повёз. Экипаж мне как раз знакомый попался, я провожал товарища, так стюардесса даже испугалась: первый раз пассажира с таким клювом в Красноярск везла.

– А потом потеряли его из виду?

– Нет, почему же? Писал нам потом наш товарищ из Казахстана, что лучшего орла-охотника во всей округе не было. Вот такая история! Можно сказать, здешняя быль.

– Расскажите ещё, товарищ, что-нибудь, – заговорили все. – Вечер длинный, пароход стоять до утра будет, тепло, светло и уютно. Что сейчас на берегу делать? Расскажите, просим!

– Хватит, братцы, какой я рассказчик. Передаю слово, как говорится, следующему оратору. Спасибо за внимание!

И тогда мой сосед, лётчик в комбинезоне, повернулся к остальным слушателям и сказал:

– Товарищи, хотите я вам про другого крылатого пленника расскажу? Очень мне товарищ-рассказчик сердце… растравил. Охота и мне с вами такой же былью поделиться… Только не про птицу, а про одного советского лётчика в немецком плену. Будете слушать?

– Просим! – радостно согласились все… И я тогда впервые услышал историю крылатого пленника Вячеслава Иванова.

Я возвращался к себе с парохода. Лил дождь, размывая глинистую почву. Одолев высокий подъём от пристани, я оглянулся на «Марию Ульянову». В салоне уже погасили свет. Только отражение мачтовых огней в бурной воде сверху, с откоса, казалось какой-то белесоватой жидкостью, пролитой с пароходного борта.

Вместе со мною шагали оба геолога. Мы добрались до деревянного тротуара, – тогда в Игарке всё было деревянным, от водокачек до ложек – и идти стало легче. На краю тротуара мы счистили вязкую глину с сапог. Скребком служил край доски, щёткой – щепка.

– Читал я в рукописи отрывки вашего романа, – сказал мне один из спутников. – Этот ваш «Наследник из Калькутты» – чистая фантазия. А вот сейчас мы слышали чистую быль. По-моему, это интереснее. Вы бы попробовали записать эту историю, ей богу! Их ведь совсем мало сохранилось, таких «крылатых пленников». А этот… просто удивительно! После всего пережитого снова летает, новую технику освоил. Писать нужно о таких, молодёжь учить, чтобы росла похожей на них.

– «Гвозди б делать из этих людей, крепче б не было в мире гвоздей!» – процитировал второй геолог. – Тема вам сама в руки лезет, а вы… колеблетесь как-то. Чего молчите?

– Что ж словами бросаться? Я и сам понимаю, слушали мы… голос самой истории, что ли. И этот орёл, и этот лётчик… Но ведь темой… «заболеть» нужно, выносить её в себе, выстрадать…

Мы расстались. С острова северо-восточным ветром донесло звук авиационного мотора. Было слышно, что на аэродроме пробовали заводить тяжёлый, многоцилиндровый двигатель, вероятно, свежеотремонтированный. Мотор недовольно выл, фыркал и давал перебои. Луна взошла, укрытая облаками, и временами находила в них смотровую щель. Тогда на реке белыми молниями вспыхивали барашки. Расталкивая эти белые гребни в стороны, прошёл от парохода к острову моторный катер – вероятно, лётчики вернулись на аэродром.

Меня мучила совесть. Почему не попытался даже записать рассказ? Просидел «вольнослушателем»! Литератор не имеет права на такую роскошь. Он, как вот эти мои наручные часы, должен работать всегда, всю жизнь, не имея права ни на отдых, ни на остановку. Устанет, упарится, упадёт – начнет врать! Тогда – коли не безнадёжно – в ремонт, коли износился – на слом!

Утром по взъерошенному, неспокойному Енисею перебрался на моторке к аэродрому. Долго шёл вязкими тропками, одолевал ручьи, рыскал в каких-то кустарниках, рассчитывая спрямить дорогу, и, конечно, удлинил её вдвое. В деревянном домике аэропорта нашёл одного из вчерашних собеседников – Балалайкина.