Пленница греха - Анна Кэмпбелл

— Неужели ты не понимаешь, что это означает? — спросила Чариз, словно не замечая его нетерпения.

Голос ее перекрывал громкий стук его сердца. Он почти не слышал ее. Может, он пропустил что-то из того, что она сказала, пока пялился на нее как взбудораженный подросток?

— Гидеон?

Он повернулся и распахнул шкаф.

Теперь, когда она не притрагивалась к нему, желание грозило одержать над ним верх.

Гидеон нащупал то, что хотел, и, повернувшись к Чариз, швырнул ей желтую пелерину.

— Ты замерзла.

Чариз поймала накидку и вопросительно посмотрела на него. Надежды его оказались напрасными — она не стала прикрывать свое тело.

Проклятие, за окном февраль. Неужели у этой женщины нет ни капли здравого смысла? Сквозь шум в ушах он пытался сконцентрироваться на том, что она говорила.

— …и тогда ты свободен.

— Свободен?

Ее нежные розовые губы сложились в узкую, полоску.

— Ты слушаешь?

Вверх по спине пополз жар. Он заставил себя уставиться на картину на стене. Безобидный пейзаж. Но он его не видел. Перед глазами стояла Чариз, какой он увидел ее, проснувшись: розовая, со слегка встрепанными после сна волосами.

— Конечно, слушаю.

Она хмыкнула, выражая сомнение. Он не мог сопротивляться желанию смотреть на нее. Но, поддавшись искушению, тут же об этом пожалел. Она стояла на коленях на кровати перед ним и была слишком доступна.

— Это важно, — сказала она.

— Что?

Она перестала улыбаться.

— Когда ты забываешься, то становишься свободным.

Гидеон нахмурился.

— Я никогда не забываюсь.

— Нет, забываешься. Ты забываешься, когда дерешься, забываешься во сне. Возможно, если бы ты сильно хотел, мог бы забыться в…

— В хорошем сексе? — закончил он за нее с сарказмом. В нем опять заговорило отчаяние. — В Лондоне кто только из врачей не ковырялся в моей голове. И ни один не предложил лечение сексом. Возможно, им следовало бы подумать над таким способом лечения. Даже если бы метод не сработал, пациенты не были бы на них в обиде. Ты, черт возьми, прикроешься наконец? — сорвался он на крик.

Чариз подняла пелерину и демонстративно бросила ее на пол.

— Нет.

Плавно она присела на бок, изящно вытянув ноги. Будь перед ним более опытная женщина, он бы решил, что это особая уловка, прием обольщения.

Он не будет на нее смотреть. Он не будет на нее смотреть.

Но он не мог отвести от нее глаз.

Рубашка задралась, обнажив узкие лодыжки и точеные икры. Позапрошлой ночью он скользнул между этими стройными ногами и…

В сознании его словно со стуком захлопнулась дверь перед этими воспоминаниями. Он причинил ей боль и опозорился. Он не смог бы пройти через все это вновь даже за все золото мира.

Чариз опустила ноги на пол и встала. По-прежнему с искушающей медлительностью. Увы, подол рубашки закрыл босую ногу. Но, да поможет ему Бог, один вид ее пальца на ноге, такого розового и совершенного, заставлял его думать о жарких схватках и мятых простынях.

Даже в те, первые годы в Индии ни одна женщина так сильно его не возбуждала. Он судорожно сглотнул и заставил себя сказать то, что должен был сказать:

— Чариз, мы это уже проходили. Тут ничего не поделаешь.

Он старался говорить спокойно, разумно, сдержанно. Что было непросто, когда сердце колотилось, как бешеное, и он не мог оторвать взгляда от женщины, стоявшей всего в нескольких футах от него. Один шаг в ее направлении, и он может схватить ее.

— Это ты так говоришь, — тихо сказала она.

У нее всегда такой хриплый голос? Или у него что-то случилось со слухом? Он сжал кулаки, моля небо дать ему сил.

— То, что случилось… изменило меня. Я не полноценный мужчина.

Эти греховно густые ресницы прикрыли вуалью ее глаза. Он не помнил, чтобы до сих пор видел кого-то в таких мельчайших подробностях. Было так, словно весь свет мира светил лишь на нее.

— Той ночью ты производил впечатление полноценного мужчины, — спокойно сказала Чариз.

Боже милосердный. Как могла она напоминать ему об этом? Это должно было произойти всего раз. Но член его шевельнулся.

— Ты знаешь, что я имею в виду, — огрызнулся он.

— Ты знаешь… Что ты делаешь, черт возьми?

— Расплетаю косу, — как ни в чем не бывало, ответила Чариз.

— Не смей, — сдавленно прорычал он.

— Мне надо расчесать волосы щеткой и поднять их наверх.

— Черт тебя дери, ты не для этого их распускаешь.

Желание становилось невыносимым.

Он поднял руки, чтобы прикоснуться к этой роскошной шелковистой массе. И замер. Он чувствовал себя самым последним дураком на земле.

— И зачем, по твоему, я это делаю?

Она тряхнула головой, и волосы рассыпались по плечам.

— Ты хочешь… меня соблазнить.

Он вел себя словно старая дева. Мозг его прожигали картины того, как эти шелковистые пряди обвивают его в то время, как он раз за разом погружается в ее тело.

— Ты сказал, что соблазнить тебя невозможно.

— Я никогда этого не говорил.

— В таком случае, что тебя останавливает?

Она прикоснулась рукой к тонкой ленте у горловины рубашки.

— Черт, не смей этого делать.

Надо немедленно ретироваться.

— Почему?

Губы его приоткрылись, когда лиф ее распахнулся, обнажив ложбинку между грудями. Он заставил себя сосредоточить взгляд на ее лице. Сердце остановилось. Решимость, которую Гидеон увидел в ее глазах, потрясла его.

Если он хочет сохранить хотя бы жалкие остатки достоинства, то должен немедленно убраться отсюда. Она сама не знала, на что толкает его.

— Я подожду в гостиной, пока ты оденешься.

— Трус, — тихо, но внятно произнесла Чариз.

— Чариз, я хочу, как лучше.

Он пытался вспомнить, почему не может прямо сейчас прыгнуть на нее и взять то, что хочет.

— Герой Рангапинди бежит в кусты?

— Я не герой, — прорычал он.

И повернулся, чтобы сбежать, не в силах выносить вид тела, которым хотел обладать. Тела, которое она выставляла ему напоказ, словно приглашая его на пир, оставаясь при этом недостижимой, как звезды.

— Я закажу завтрак.

Он ждал, что она станет спорить с ним, умолять, возражать. Но она молчала, видимо, осознав, что все попытки соблазнить собственного мужа обречены на провал.