Малахов курган - Сергей Григорьев

Загремели оба яруса, верхний и нижний, Гордоновской батареи. Она палила в сторону Камчатского люнета, поражая пространство между люнетом и французскими окопами. Англичане, видимо, не подозревали размеров предпринятой русскими атаки и поддерживали французов, не опасаясь за себя.

Матросы Завалишина зарядили ружья, и отряд двинулся дальше.

– Веди, юнга, к отрожку оврага, про который говорил, – сказал мичман Вене.

– Дальше, ваше благородие, будет круча. Тропой идти нельзя: «он» заметит.

– Веди, как лучше.

Веня сошел с тропы на крутой в этом месте скат. Мичман и матросы последовали за ним. Из-под ног сыпалась галька. Чтобы не скатиться вниз, приходилось хвататься за свисающие длинные прутья колючей ожины[295].

Вдруг над головами послышались голоса. Без команды люди прилегли на скате и притаились. Веня повалился рядом с мичманом и прошептал:

– Ну, ваше благородие, пропали!

– Молчи! – Мичман прислушался к голосам и шепотом объяснил Вене: – Это инженер разбивку делает: они хотят рыть здесь траншею вдоль оврага. Их немного. Сейчас уйдут. Они нас не чуют!

Сверху послышался стук топора: в землю забивали обухом колышек для отметки. Голоса отдалились вниз по скату горы.

– Надо, ваше благородие, идти, – посоветовал Веня. – До овражка рукой подать, а то, боже упаси, они опять придут. Вставай!

Мичман встал и пошел вслед за Веней. Это послужило сигналом для остальных. Круча кончилась. Веня, пригнувшись к земле, кинулся бегом по отлогому скату и повернул вправо, в узкую глубокую промоину. Дно промоины круто поднималось каменными ступенями в гору. Через несколько минут Веня остановился, задыхаясь. Сзади напирали товарищи. Совсем близко впереди и несколько вправо громыхнула пушка.

– Тут будет самая макушка, а правей – верхняя батарея, – доложил Веня.

– Молодец! – похвалил юнгу мичман.

– Рад стараться! Только очень сердце колотится…

– Отдохни. Мы пойдем, а ты нас тут дожидайся.

– Вот тебе раз! – обиделся Веня. – Шел-шел… Что ж я теперь?… Вели кричать «ура», тут надо бегом по голому месту.

Матросы сгрудились вокруг командира и проводника.

– Нет, братишка, тут «ура» неподходяще – надо в затишку делать, – посоветовал один из матросов.

Мичман согласился:

– Ладно, товарищи, – значит, бегом, без крика!

– И бегом не надо, – продолжал тот же бывалый матрос. – Тут до «него» еще шагов триста будет. На бегу «он» сразу нас увидит. Надо идти тихо, вальяжно, будто свои идут… А ты, ваше благородие, иди с юнгой и разговаривай с ним по-французски. Как мы французы будто.

Рокот смеха пробежал в кругу матросов.

– Так будет хорошо, – согласился мичман Завалишин. – Значит, друзья, идем вольно. Подойдем, кинемся и без крика – колоть. И шабаш! Идем!

Завалишин, взяв за руку Веню и обнажив саблю, скомандовал: «Вперед!»

Вольным шагом, по два в ряд, подходили матросы с Веней и мичманом впереди к английской батарее. Она палила. При вспышках было видно, что на батарее работали не спеша и беспечно одни артиллеристы, без пехотного прикрытия. Они ходили около пушек с фонарями.

До батареи оставалось шагов пятьдесят. Крепко сжимая руку Вени, мичман начал читать стихи – первое, что пришло в голову:

А quoi bon entendre

L’oiseau du bois?

L’oiseau lе plus tendre

Chante dans tа voix[296].

– Ты куда? Вон «он» там! Вылезай! Дубу дай! – храбро отвечал «по-французски» Веня.

– Qui vive?[297]– послышался тревожный окрик часового.

– France vous regarde![298]– ответил наугад, подражая паролю, мичман.

Отпустив руку Вени, мичман бросился вперед, махая саблей. За ним, яростно дыша, ринулись на батарею матросы. Веня на бегу споткнулся и упал. «Лежи, лежи, а то убьют!» – уговаривал себя Веня, слушая сдавленные крики, возгласы, стоны и стук оружия на батарее.

Скоро все смолкло. Матросы, не сделав ни одного выстрела, перекололи орудийную прислугу и командиров.

Веня приподнялся и, вскрикнув, в испуге побежал на батарею: ему почудилось, что его хватают из темноты чьи-то руки.

Около убитых англичан с фонарями, уцелевшими в схватке, суетились матросы, снимая с мертвых оружие. В блиндаже матросы тоже хозяйничали, забирая из стойки штуцеры и патронные сумки.

– Повалить орудия! – приказал Завалишин.

– Эх, жалко, ершей не захватили! Кабы знать, что так складно выйдет…

– Як же «не захватили»! – услышал Веня голос Мокроусенко. – Вот они, три ерша. Затем Тарас и шел!

Веня бросился на голос Мокроусенко. Шлюпочный мастер оглаживал рукой казенную часть пушки, отыскивая отверстие запала.

– Да де ж воно? Братцы, да у них пушки без дырки!

– Сбоку! У них сбоку! – крикнул Веня.

– Эге ж! Нашел! Спасибо тоби, хлопчик! – ответил Мокроусенко, загоняя ерш в запал ударами обуха. – Братишки, запомните, кто ерша не забыл и в пушку забил, – Тарас Мокроусенко… А разрешите раскурку, ваше благородие? Да и до хаты.

– Можно! – ответил мичман. – Меня, кажется, ранило в руку.

– Цирюльник! Сюда! Мичмана ранило!

Подбежал цирюльник и перевязал мичману левую руку, проколотую выше локтя штыком.

– Ничего, ваше благородие! До свадьбы заживет! – утешал цирюльник раненого.

Далеко внизу, со стороны Третьего бастиона, затрещали выстрелы.

– Наши в атаку пошли. И палят… Это на Зеленой горе: Бирюлев на Чапмана полез.

Матросы высыпали на банкет батареи. Кто-то подсадил Веню на бруствер, и он увидел и влево и вправо тусклые огоньки ружейных залпов. На тысячу шагов вперед внизу английская батарея нижнего яруса палила из четырех орудий по Третьему бастиону. По батарее бродили огоньки фонарей. На нижнем ярусе англичане и не подозревали того, что у них произошло на верхней батарее.

Третий бастион не отвечал англичанам. И левее, до самого моря, севастопольские батареи, скрытые тьмой, ничем себя не обнаруживали. В городе и на рейде мерцали редкие огни. Дальше над темной землей вздымалось высокое море. Все напоминало Вене прежние времена: на эту гору не раз ходили Могученки в июльские жаркие ночи, чтобы отдохнуть от домашней духоты.