Лягушка под зонтом - Вера Копейко

Итак, тотем сгорел. Это значит, что он не только не получит деньги, но и пермского бога тоже.

Голова Владилена Павловича раскалывалась от боли. Он подумал о Никите, который его ждет, он даже пытался дотянуться до телефона, но безуспешно.

А Никита то и дело поглядывал на часы – уже полдень, а звонка от Мазаева нет. Но почему? Он открыл шкаф. Натертый шерстяной тканью до блеска пермский бог стоял на прежнем месте и смотрел на Никиту. Он невольно попятился под этим, как ему показалось, испытующим взглядом. «Ню-ню», как говорил Мазаев, когда хотел выразить особенное отвращение к чему-то.

Что ж, некоторая доля отвращения может возникнуть и у деревянного идола. Может быть, он почувствовал, что Никита меняет его вечность на земную любовь? Такую, к которой стремится каждый, кто не выточен из дерева. Он усмехнулся.

Да, дед нашел его в лесу, принес домой. И, как теперь уже Никита не сомневался, заказал копию. Которая стоит в музее, а идол – вот он. Но все равно он похож на деда.

Может ли он осуждать Дроздова-изначального, как шутливо определил его Никита. А также отца, который наверняка знал о проделке своего предка? Никита много раз спрашивал себя об этом, но не отвечал, отталкивая от себя вопрос. Мысль неправедная и недоказанная. А сколько копий ушло от отца в музеи? Глаз Мазаева остр, неспроста он, окинув взором то, что в шкафу, сказал Никите, что каждая фигурка не один год кормит.

Никита закрыл шкаф. Эта фигурка будет кормить его не год, а всю жизнь. И не чем-то, а любовью.

Он не покупает любовь Ольги, нет. Он доказывает ей свою.

Никита посмотрел на часы – время шло, звонка нет. Сумерки за окном стали синими, а это значит, вот-вот появится Ольга. Он так заманивал ее, так старательно намекал на невероятные для нее новости, что по спине ползли мурашки. Вдруг все сорвется? Но почему? Мазаев никогда так не поступал, а это значит, что-то случилось.

Случилось?

Он позвонил Мазаеву, в телефоне отозвался чужой голос.

– Мазаев плох, – сказал голос. – Он в больнице.

Никита узнал адрес и выскочил из дома.

В это время Мазаев грезил на кровати в отдельной палате, подвешенный к капельницам. «Удар» – так в прежние времена называли инсульт. В «подбитом» мозгу мерещилась белая тундра в полярную ночь, маленький самолет, возникший в небе ниоткуда.

Тот выстрел, непонятно почему происшедший раньше времени, Мазаев помнил. Точно так же, как вечный холод, ожегший его тело, когда он увидел, как сложились крылья вертолета, он упал, как стрекоза, которой обрывал крылья ребенком. Сильный удар в солнечное сплетение отбил все – и память тоже.

Мазаев очнулся в такой же палате, как сейчас. Над ним были глаза тигра, разъяренного до крайности.

– Мазаев, чтоб тебя... – прорычал тигр.

Но через минуту, снова открыв глаза, он увидел лицо командира.

– Ладно, – услышал он. – Обмен товаром. Если твою свободу считать товаром, – пояснил он. – Твоя свобода на ту штуковину, которая, говорят, была у погибшего охотника.

Мазаев не знал, о чем он.

– Твой местный друг знает, спроси, он объяснит. – Командир хмыкнул.

С командиром у старослужащего Мазаева были особые отношения. Он собирал для него тотемы разных племен по всему Крайнему Северу. Мазаев иногда думал – может быть, этот человек надеялся, что чем больше защитников соберет вокруг себя, тем в большей безопасности будут его дела? Которые, вероятно, были слишком рисковыми.

Кто-то сказал командиру, что тотем атабасков возит с собой охотник за волками. Вертолет этот подбил на учении Мазаев.

Владилен Павлович соображал плохо, но понял одно: его, старослужащего, не станут судить за выстрел из «Иглы», которая обычно бьет по цели точнее чем американский «Стингер», если он найдет тотем.

Командир дал ему отпуск, Мазаев проехал по тундре много километров, прежде чем нашел то, что искал. Он запрещал себе вспоминать, как выманил тотем у немолодого ненца.

Но он это сделал. Командир получил то, что хотел. Мазаев работал на него до самого конца службы и несколько лет после.

А теперь Мазаева нашли, к нему приезжал Хансута Вэнго по кличке Куропач. Его послали люди, которым нужен тотем. Куропач – самый младший сын того ненца, у которого Владилен Павлович выманил барана. Его отец много лет назад первым обшарил карманы погибшего охотника. Теперь, похоже, Куропач собирался въехать на путоранском снежном баране на гору денег. Не один, разумеется.

Изумленный Мазаев пытался объяснить ему, что у него нет путоранского барана. Но Хансута сказал, что он знает. Командир, который собирал коллекцию тотемов, давно ушел к верхним людям, а его дочь вышла замуж в Бельгии. Говорят, она распродает коллекцию по мере надобности. Хансута назвал сумму, за которую готовы купить тотем.

Мазаев снова погнался за бараном. Настиг.

Он лежал в палате один, пытаясь сообразить, кто его привез сюда. Ну да, соседка, он сумел доползти до двери и позвонить ей. «Скорая» стояла внизу, это он помнит. Она приехала на пожар. Повезло.

Владилен Павлович смотрел на стену, видел белую тундру. Снег, снег, снег. Торосы. Из-за них – черные глаза. Так смотрит белый медведь...

– Владилен Павлович, не шевелитесь. Укольчик...

Медведь открывал пасть, из нее вырвался удушливый запах лекарства.

Медведь нырнул за торос, снова белизна до рези в глазах.

– Удача, Мазаев, – шептал ему командир. – Ты мне обязан, Мазаев. Будешь моей ищейкой. Ты знаешь, что такое тотемы. Владеть ими – владеть Арктикой... Не только сегодня, всегда. Вот она, настоящая власть над тундрой. Ты меня понимаешь?

– Вы меня понимаете? – говорил мужской голос. – Вы меня слышите?

Мазаев открывал глаза, но веки падали обратно.

– Доктор сказал, что с вами можно говорить.

Мазаев хотел помочь себе руками поднять веки и рассмотреть, кто стоит над ним. Руки дернулись, но замерли в прежней позе, остались лежать вдоль тела.

– Это я, Никита Дроздов.

Теперь он понял, но лучше бы не понимать. Мазаев прикрыл глаза и легонько дернул бровями.

– Все сгорело... – пробормотал он. – Сгорел баран. Был пожар в гараже. Рюкзак, он был в нем...

Мазаев слышал тишину, которая свистела. Разве может тишина свистеть? Не может, значит, Никита Дроздов дышал со свистом.

Губы Мазаева дернулись, но не раскрылись.

– Посетитель, прошу выйти! – Строгий голос медсестры не вызывал желания спорить.

Никита подчинился.

Больничный двор был освещен как днем, часы указывали, что он успеет к семи домой. Но ноги отказывались идти. В кармане зазвенел мобильник.

– Никита, вернитесь, сестра ушла... – Глухой голос Мазаева.