Вдребезги - Максим Фальк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– «А что это у тебя, Майкл, такое?»
– «А это у меня мечты дурацкие».
– «Клёвые какие!.. А тут что лежит, в коробочке?»
– «А это у меня симпатия. Вот террариум с завистью, вот баллон под давлением – там стыд. Царапины от когтей по стенам – это надежда, её никто не видел, но она всегда рядом. Лазерное шоу на крыше – это секс. Здесь целая полка «мне ничего не нужно», там фотоальбом «ебал я в рот». А эта мумия в саркофаге, в пыльном углу – полный пиздец. На табличке, конечно, написано: «Первая любовь», но ты не верь. Мало ли что там пишут».
Джеймс вдруг поднял голову, тревожно свёл брови.
– Майкл…
– Чего ещё?..
– Послушай… Я зря так сказал.
– А чё ты сказал, – Майкл пожал плечами. Ему вдруг стало всё безразлично. – На кретина я не обиделся.
– Ты мне рассказал ужасно трогательные вещи, а я… Это было грубо.
– Я те херню всякую рассказал. А ты распереживался.
Джеймс шагнул вперёд, Майкл отступил.
– Я те такой херни вагон могу рассказать, – сказал Майкл. – Хочешь?..
– Не надо…
– Чё, неинтересно стало?..
– Майкл…
– Чё «Майкл»?..
Джеймс смотрел, будто над пропастью висел, держась за верёвочку.
– Ну чё, ещё вопросы остались? – спросил Майкл. – Давай, пока шанс есть, а то передумаю. Я ж вижу, у тебя зудит. Когда я первый раз трахнулся? В четырнадцать. Поцеловался – в девять. На учёбу хер положил – в двенадцать. На горшок пошёл…
Джеймс метнулся вперёд, обхватил руками за пояс, прижался лицом к груди.
– Перестань… Прости…
– А чё прощать-то. – Майкл стоял как столб. – Я ж понимаю, сам поковыряться люблю, разобрать, чё как сделано. Я вот из херни сделан.
Джеймс коротко, прерывисто вдохнул, сжал руки ещё крепче.
– Ты сделан из наглости, секса и железнодорожных шпал, – сказал он.
– Из говна и палок, короче, – хмыкнул Майкл.
– Из обаяния, доброты и потрясающего чувства юмора. – Джеймс не сдавался.
– Из смешного говна и палок.
Джеймс прыснул, но сдержался:
– Из упрямства, смелости и воображения.
– Из смешного говна и ненастоящих палок, – согласился Майкл, даже не улыбнувшись.
Джеймс набрал воздуха в грудь, чтобы добавить что-то ещё, взглянул ему в лицо – фыркнул, хрюкнул и заржал как сумасшедший.
Майкл стоял и ждал, пока тот успокоится. А Джеймс не мог. Он держался за Майкла, просто чтобы не упасть, и хохотал. Всхлипывал, утирал глаза – и хохотал, утыкаясь лицом ему в грудь и закусывая рубашку. Сквозь смех бормотал извинения, цеплялся за ремень, чтобы устоять на ногах.
– Щас штаны с меня снимешь, – спокойно предупредил Майкл. – А у меня там стоит.
Джеймс, едва успокоившись, расхохотался снова.
– И чё смешного? – без улыбки спросил Майкл. – Когда я первый раз достал, ты так не ржал.
– Когда ты первый раз достал… – всхлипнул Джеймс, – я думал – в меня не влезет… У меня всё-таки… не мисочка… и даже не стакан…
Майкл сжал губы – не помогло.
Они хохотали, держась друг за друга, шатаясь, как пьяные. Переглядывались – и ржали. Кое-как успокаивались, глубоко дышали, говорили друг другу «так, всё» – и ржали снова. До колик под рёбрами. До полного просветления.
– Так, всё, – сказал Майкл, упираясь руками в колени и стараясь отдышаться. – Знаешь что. Пошли отсюда. Тут какое-то место… Заколдованное.
Джеймс, застонав, протёр лицо руками.
– Майкл, ты… Господи, я никогда в жизни столько не смеялся.
Они разогнулись кое-как, уцепились друг за друга. Побрели дальше по улице нога за ногу. Смех постепенно отпускал, будто и правда оставался там, в круге света жёлтого фонаря. Непроизвольные смешки становились всё реже и реже.
– Майкл… Можно, я ещё спрошу?
– Опять про Эвана? – тот вздохнул. – Ну.
– Как у него теперь дела?..
– Да откуда я знаю. Выучился, наверное.
– Вы с тех пор не общались?.. Ты его не искал?..
– Да зачем мне его искать? – сказал Майкл. – У него своя жизнь, у меня своя. Детство кончилось, нечего там ворошить.
– Но он ведь был тебе близким другом.
– Был.
– И тебе никогда не хотелось…
– Хотелось, – сказал Майкл. – Когда мне было двенадцать. А сейчас мне двадцать. И уже не хочется. Закрыли тему, лады?..
20
В этот день, кажется, влез целый год жизни. Майкл никогда не чувствовал себя таким пустым и уставшим. Он считал – отлично разбирается в самом себе и в окружающих людях. Вся его жизнь была организована просто, вроде стеллажей в гараже, где в цветных ящиках хранились воспоминания, чувства, планы на будущее.
Но Джеймс выкрутил лампочку, и всё стало не тем, чем всегда казалось. И Майкл стоял, смотрел на незнакомые чувства, а те моргали на него светящимися глазами с тёмных полок и ждали момента, когда он повернётся спиной, чтобы прыгнуть на плечи, вцепиться острыми зубами в шею и пропороть кожу, как лысую покрышку.
Джеймс больше ни о чём не спрашивал, а Майкл не стремился трепать языком. В отель вернулись молча. От скоростного лифта заложило уши, противно заныло в висках. Майкл смотрел краем глаза в зеркальную стену, думал: «Надо же, это я» – и не верил. Не-а. Чёрта с два это ты.
Ты не разгуливаешь в таких шмотках – у тебя их нет. Ты не оказываешься в номере отеля на верхнем этаже – да здесь ночь стоит столько, сколько ты за месяц не заработаешь. Ты не спишь с парнями, потому что у тебя никогда на них не вставало, и даже если тебя всё ещё зовут Майкл, ты всё равно кто-то другой.
Через панорамные окна был виден весь центр Бирмингема. Майкл стоял, сунув руки в карманы, и смотрел с высоты на город. По улицам бежали огни, светились фонари, вывески, фары. Он следил за ними сквозь своё отражение в невидимом стекле. Отражение было чужим, жизнь была тоже чужая. Ненастоящая.
Чувства осыпались под ноги, как чешуйки ржавчины. Не осталось ни страха, ни злости, ни тревоги. Ничего не осталось. Даже радости. Голова была пустая и звонкая. Утро, казалось, было миллион лет назад. Сейчас запиликает будильник – и проснёшься.
Сзади выстрелило шампанское. Майкл даже не обернулся. Казалось, всё кончилось, а он даже не успел сообразить – когда. Будто завтра они вернутся в Лондон и больше никогда не увидятся.
Как и с Эваном.
Они тогда простились легко. Будто на пару дней расставались. Письмо из Манчестера пришло в мае – Королевская музыкальная школа выдала Эвану грант на обучение. Майкл гордился