Состояния отрицания: сосуществование с зверствами и страданиями - Стэнли Коэн

Министерство финансов организовало в 1969 году не афишировавшийся внутренний аукцион среди своих сотрудников. Принять участие захотело так много людей (начальные цены предлагались по налоговой стоимости 1958 года), что чиновникам пришлось разыграть лоты для аукционных мест. Все эти государственные служащие точно знали, что покупают: денежные средства и депозиты за ценности были тщательно зарегистрированы как «не востребованная евреями собственность». Голландская ежедневная газета De Volkskrant задавалась вопросом: «Каким должен был быть человек, способный подарить своей жене серьги, сорванные с еврейки, отравленной газом в Освенциме?».

Идеологическое отрицание

Движение отрицания Холокоста не только самый известный, но и самый уникальный случай организованного отрицания: полностью идеологизированного, но организованного не государством-правонарушителем и не его преемниками. История движения и распространяемая им «ревизионистская» история уничтожения европейских евреев описаны достаточно подробно[280]. «Движение» состоит из крошечных, маргинальных и практически неизвестных групп – антисемитских, расистских и фашистских, – слабо связанных с сетью международных организаций, незначительно представленных публикациями и интернет-сайтами. Помимо периодических мероприятий в средствах массовой информации и возбуждаемых против них судебных дел, их основная активность развивалась в кампусах американских университетов. Студенческие газеты стали питательной средой «дебатов» отрицания при мощной совместной поддержке традиционных либеральных ценностей свободы слова, постмодернистской политики идентичности и бездумного мультикультурализма.

Смысл их «послания» заключается в том, что каждое мнение должно быть опубликовано, и все факты должны быть доступны для ознакомления. Отвержение историками-ревизионистами всего Холокоста как «мистификации» или «мифа» – это всего лишь еще одна точка зрения: евреи умерли по естественным причинам или от переутомления в трудовых лагерях; нет никаких доказательств существования газовых камер (газ был слишком слаб, чтобы убить людей, и использовался только для дезинсекции; на самом деле камеры были построены американцами и русскими после войны); «Окончательное решение» – это сионистский миф, созданный для усиления поддержки Израиля. Какой бы фанатичной и просто безумной ни была эта литература, она заслуживает внимания хотя бы потому, что логика всех отрицаний злодеяний схожа. Техники отрицания Холокоста опираются на стандартный репертуар, присутствующий во всех формах пропаганды[281]. Частичный успех «ревизионистов» в провоцировании ответной реакции и придании хотя бы формальной респектабельности риторике отрицания[282] демонстрирует, насколько проще то же самое сделать, чтобы другие, гораздо более неясные случаи были забыты и отвергнуты. Или же отрицание Холокоста – это всего лишь одна из «странных вещей» (наряду с НЛО, телевизионными экстрасенсами, похищениями инопланетянами, тем, что Элвис Пресли все еще жив), в которые верят многие люди, особенно американцы[283].

Другие случаи исторического отрицания являются идеологическими в том смысле, что они являются шаблонными, но не имеют за собой какого-либо движения. За годы до того, как массовые зверства 1994 года в Руанде привлекли внимание средств массовой информации, Лемаршан называл забвение Западом предыдущих геноцидных массовых убийств в Руанде и Бурунди «политикой этнической амнезии»[284]. Забвение гомосексуалистов и цыган как жертв нацизма является особенно вопиющим случаем. Цыгане были явными объектами геноцида, определяемого теми же законами, что и евреи, и уничтожались они таким же образом (20000 из полумиллиона умерщвлённых цыган были убиты нацистами в Освенциме). Но Porraijmos («великое пожирание», цыганский эквивалент слова «Шоа») не получил ни культурного отражения, ни литературных традиций, ни влиятельного спонсора. Другие массовые убийства – в Уганде, Бенгалии, Аче в Парагвае – напрочь затерялись в официальной истории.

Существуют также стратегические и идеологические сдвиги, соответствующие разным временам. Во время худших ужасов режима Пиночета в Чили хорошо информированные люди среднего класса, которые, должно быть, знали об исчезновениях и пытках, просто отрицали происходящее. После перехода к демократии они открыто признали, что эти злоупотребления имели место, но перешли к оправданиям: нынешняя стабильность и экономический успех оправдали хунту – необходимо было спасти страну от хаоса, который устроил Альенде[285].

Культурное отставание

Наиболее укоренившиеся формы культурных вытеснений становятся частью общепризнанной реальности: слепые пятна, общие иллюзии и зоны молчаливо отрицаемой информации. Когда причины этих «слепых пятен» идеологические и принудительные – истории, которые государство предпочитает не раскрывать, – тогда фрейдистское понятие «репрессии» становится удивительно актуальным. Коллективная память принимает заданную форму путем подавления.

Однако неприятные знания можно забыть без прямых манипуляций со стороны государства. Целые общества обладают удивительной способностью отрицать прошлое – не забывая его на самом деле, а сохраняя общественную культуру, которая, кажется, все забыла. Слепой глаз – это глаз, обращенный в другую сторону. Когда обстоятельства меняются – возобновилось давление со стороны жертв, случайное открытие архива – тогда передовицы газет (без иронии) напоминают нам, что это «то, что мы всегда знали». Драматические политические потрясения в Восточном Тиморе в 1999 году заставили немедленно признать молчание о зверствах прошлого. Но источники этого отрицания слишком глубоки, и тиморцы преданы забвению.

Такие формы познания оттеняются архетипическим секретом Полишинеля: известно всем, но сознательно не известно. Отрицания могут быть инициированы государствами, рассчитывающими на то, что их граждане помогут сохранить видимость. Или, как в представлении Фуко о стратегии без стратега, стена принятого умолчания возводится без какого-либо ответственного органа. Некоторые откровения слишком откровенны, чтобы их раскрывать. «Выносить сор из избы» – любопытная метафора, ибо она, вопреки намерению, признает, что есть что скрывать.

Катынская резня была организованным государством отрицанием, подпитываемым культурным отставанием, но всегда сохранявшимся в частной памяти. В марте 1943 года русские солдаты убили около 14700 офицеров польской армии и 10 600 польских узников НКВД. Тела 4000 офицеров немецкая армия обнаружила в Катынском лесу под Смоленском. Лишь в 1990 году советские чиновники отказались от своих утверждений о том, что палачами были немцы. Это был классический сталинский секрет полишинеля: большинству польских детей, родившихся после войны, рассказали правду о Катыни и научили их отвергать советское и польское коммунистическое прикрытие. Власти настаивали на лжи, прекрасно понимая, что им никто не верит. Как утверждает Гавел, в ложь не обязательно верить, когда вы участвуете в публичных ритуалах, подтверждающих принятие лжи. В октябре 1992 года Ельцин передал польскому правительству оригинал соответствующего совершенно секретного решения о казнях, принятого непосредственно Политбюро.

Еще одним примером является недавнее разоблачение сионистских мифов о возникновении проблемы палестинских беженцев в 1948 году. Израильская история о том, что палестинцы покинули свои дома по указанию своих лидеров и в ожидании возвращения после победы над врагом, всегда вызывала споры. Арабская же пропаганда преувеличивала утверждения о том, что все палестинцы были насильственно изгнаны из своих домов. Теперь группа израильских «новых историков» (к сожалению, когда-то названных «историками-ревизионистами» – термин, используемый для отрицателей Холокоста) тщательно задокументировала преднамеренную сионистскую политику