Ангелотворец - Ник Харкуэй

чего по приглашению директоров посетил несколько торжественных приемов подряд. Иконы решили не выставлять на всеобщее обозрение; музей хранит их в запасниках и демонстрирует только очень особенным гостям.

Вместо абсента подают скотч и горячий кофе. Сигарета Гарриет дымится на конце очень длинного мундштука, остальные достали сигары и трубки. Наличность пересчитывают где-то в другом месте: нет более унылого зрелища, чем два счетовода, которые шуршат купюрами и перепроверяют друг дружку, слюнявя пальцы, время от времени обрезаясь острыми бумажными краями, жалуясь и пытаясь незаметно увеличить свою долю (их стопочка растет на дальнем конце стола пропорционально основной). У ног Мэтью лежит его сумка. В ней что-то позвякивает, когда он ставит на нее ногу, и Джо догадывается, что там пулемет. У отца есть железное правило: не убирать пулемет обратно в футляр, пока все не посчитано и не поделено.

Итак, перед ними аккуратные ряды банковских ячеек. Над каждой корпят самые лучшие, самые непорядочные замочные мастера страны: тетушка Каро с трубкой в желтых зубах и в платье с глубоким декольте, при каждом наклоне обнажающим удивительно конические белые груди; дядюшка Беллами в дубленке, которую он не снимает даже здесь, в душном, как парник, хранилище, и пот струится по красному лицу с его переплюйчика; наконец, дядя Фримонт, родом с Бермудских островов, обладатель длинных паучьих рук, очков-полумесяцев на кончике длинного носа и шапки в цветах Хайле Селассие [19] – чтобы окружающие сразу понимали, с кем имеют дело, и проявляли уважение.

– Готовы? – вопрошает Мэтью с дивана, на котором сидит вместе с Гарриет: та крепко прижалась к мужу и закинула ноги в чулках ему на колени.

Все кивают. Конечно, они готовы. Сверкающими рядами лежат на столах отмычки, натяжные планки и фомки всех калибров и размеров. В сумке у каждого мастера хранится еще несколько бамп-ключей – не для состязания, а для того, что бывает после налета, когда нужно быстро уносить ноги.

– Три, два, один… Вскрывайте!

Да, это гонка, причем серьезная и напряженная. Сколько ячеек каждый из медвежатников сможет вскрыть за десять минут? Внешние замки все одинаковые, разумеется, однако внутри ячеек есть второй, внутренний слой, для которого каждый клиент приобретает свой замок. Пока мастера потеют над внутренними замками, неофиты и новички наблюдают, мотают на ус и обсуждают, что происходит. Юный Джо постигает премудрость отмычек, свертышей и бамп-ключей, натяжных планок и проворотов, и все это под радостный смех и восторженные вздохи, ведь теперь его арсенал (и внутренний список задач, выполнение которых приносит восторг и радость) пополнился еще одним любопытным навыком.

Тетя Каро тогда победила, вспоминает Джо, задремывая на диванчике в Малиновой гостиной. Сжульничала она или нет – вопрос спорный. В третьем раунде тетушка пожаловалась на духоту, скинула топ и, голая по пояс, взялась за дело вновь: широкие мускулистые плечи оплывали потом, сильные руки тянули, выжимали, крутили… Мужчины не могли оторвать глаз. А потом дядя Фримонт сделал тете Каро предложение, на что та ответила: никогда, мол, не выйду за мужчину без должной квалификации. Последнее слово прозвучало на редкость непристойно; даже юный Джо смутно догадался, что речь о сексе. Тетя Каро, дама с плохими зубами и немалых размеров в области груди и живота, знала подход к мужскому либидо. Они с дядей Фримонтом ушли вместе, дабы уладить все формальности наедине.

Тот веселый вечер стал для Мэтью Спорка началом конца. Мэтью вознамерился сменить тактику: заручиться политической поддержкой и – хотя бы частично – узаконить свою деятельность. Есть же у мафии Фрэнк Синатра, говорил Мэтью, свои прикормленные кинозвезды, свои казино. А Мэтью Спорк чем хуже?

Он начал скупать газетные и почтовые киоски, автосалоны, приобрел дебаркадер на побережье, стал членом клуба под названием «Хоклис» и пытался (без особого, впрочем, энтузиазма) браться только за неопасные преступления и показные кражи. Он стащил нижнее белье из номеров гастролирующих старлеток и приложил все силы, чтобы на выходе из гостиницы его увидели в черной маске; он заменил бутафорские бриллианты в детективном спектакле на настоящие, украденные у жены хозяина театра. Он бездельничал, маялся дурью и встречался с американскими коммерсантами, желавшими познакомиться с настоящим английским гангстером.

А потом нагрянули 80-е; времена увеселительных налетов и салочек с фараонами остались в прошлом, в моду вошли пиджаки с подплечниками и кокаин. Лили Ло взяла Мэтью Спорка на карандаш и решила непременно с ним разделаться, ни мытьем, так катаньем.

– Прости, приятель, – говорит Мерсер, – ничего не поделаешь. Подъем.

– Сколько времени?

– Пять, Джо.

– Я проспал весь день? Ни хера себе. Что стряслось?

– Нет. Сейчас пять утра. Ты спал один час. Нам надо немедленно все обсудить. Прости, дальше тянуть нельзя.

– Ни хера себе, – повторяет Джошуа Джозеф Спорк сквозь сонную мглу.

И пьет кофе. Слово на букву «х» давно утратило свою хлесткость. Оно даже близко не отражает всей гаммы его чувств. Джо вспоминает, как расстроилась мать, когда он впервые ввернул это ругательство в разговор, хотя сама она нередко употребляла его в беседах с Мэтью. Теперь он может сквернословить сколько душе угодно, главное – не богохульствовать. Если он поминает всуе Иисуса, она сначала молится, а потом плачет. И что же (Иисусе!) я ей скажу?

Мерсер кладет на стол маленький цифровой диктофон.

– Давай с самого начала, Джозеф, будь так добр.

– Мерсер, я устал…

– Отоспишься позже. Прости, Джо. Умойся, освежись. Кофе и прочими стимулирующими мы тебя обеспечим, но времени на сон нет. Сейчас не время спать. Время поговорить со своим адвокатом, потому что на данный момент я не знаю, как выручить тебя из беды.

Джо хмурит лоб.

– Не вникай, просто уладь вопрос, как ты умеешь. Я – пустое место. Ничего плохого никогда не делал и не делаю. Все дурная слава виновата…

– Джозеф, пока ты спал, я уже много чего сделал. Подал жалобу на незаконное задержание и ходатайство о предоставлении относящихся к делу документов – чтобы создать бумажный след и навести шороху в Доме Титвистла. Распорядился изучить дела Билли Френда и всех его знакомых вдоль и поперек, поэтому в скором времени, чувствую, мои познания о мертвых старушках и краденом антиквариате станут полнее и глубже, чем я мог представить. Но это все отвлекающие маневры. Сильно подозреваю, что здесь замешана политика. И если я прав – если тебя впутали в дело государственной важности, – это серьезно ограничивает возможности «Крейдла» по защите твоих интересов от главных злодеев пьесы, ибо они в последнее время повадились пренебрегать законами. Поэтому умоляю, ради твоего блага и моего душевного спокойствия, расскажи подробно, что случилось и что происходит сейчас. Говорю не для бравады, – защищая твою шкуру, я только что преградил путь Бегемоту и должен