Исповедь куртизанки. История любви короля Луи XV - Джон Окас

Я рассчитывала, что в тиши монастыря смогу в одиночестве пережить утрату и попытаться забыться сном, но приглушенное хихиканье не давало мне уснуть. Что там происходит? Я просила Господа подарить мне радость обладания дверью, которую можно закрыть.

Когда я внезапно проснулась, келью заливали серые предрассветные сумерки. У моей кровати на коленях стояла аббатиса. Ее глаза были закрыты, а к носу она прижимала сжатые руки. Лишь одна маленькая деталь портила совершенство этой классической молитвенной позы – пальцы главной монахини сжимали мои трусики, и она нюхала шелковую ластовицу.

Я решила, что Негодница Мари знала о нравах монахинь из Пон о'Дам. Она отправила меня сюда, чтобы отомстить. Я бы не стала показывать, как не по душе мне вторжение в мое личное пространство, но поведение аббатисы выходило за всякие рамки, и я не смогла просто пожелать ей доброго утра.

– Разве церковь одобряет интимные отношения между женщинами? – спросила я.

Аббатиса вышла из своих грез с блаженной улыбкой.

– Божественный дух есть аромат тела, – сказала она. – Я ищу сближения не с вами, но с Матерью Божьей и плодом чрева ее.

Ее расширившиеся глаза горели страстью. Я заверила ее, что моя утроба нисколько не напоминает лоно Девы Марии и к тому же я недавно контактировала с больным оспой. Она не настаивала, сказав, что будет молиться обо мне.

Под наблюдением аббатисы я облачилась в черное платье. Она отвела меня в часовню. Все сестры были уже в сборе, перебирали четки и бормотали молитву Богородице. На завтрак мы получили черствый хлеб, козий сыр и воду. Версаль, где Замо подавал мне пирожные и горячий шоколад, казался сном. Я словно никогда не покидала Сен-Ор.

Монахини в Пон о'Дам целыми днями работали. Аббатиса направила меня к сестре Маделин, которая обносила забором огород. Старая монахиня оказалась прекрасным дровосеком, а сильные руки позволяли ей управляться со сверлом. Я никогда не видела, чтобы женщина так ловко работала. Она научила меня делать необходимые измерения и орудовать пилой. Мужская на первый взгляд работа оказалась не такой уж сложной, главным было не отвлекаться, и на короткие моменты я даже забывала за ней свои беды.

Каждую неделю я получала письма от Генриетты, Женевьевы и Эммануэля. Генриетта и Женевьева писали, что молятся за меня. Эммануэль старался подбодрить меня. Он хранил мои драгоценности и пытался уговорить нового премьер-министра оставить мои картины, мебель, ценную утварь и имение в Лувисьене мне.

Я была совершенно бессильна. Все, что мне оставалось, это подчиняться монастырским порядкам и делать свою работу. Не знаю, кого благодарить за это, Отца Небесного или богиню любви, но я, судя по всему, оказалась столь же невосприимчива к оспе, как и к венерическим заболеваниям. Аббатиса хвалила меня за примерное поведение и продолжала пытаться завоевать мое расположение мелкими подарками – душистым мылом, шоколадом. Я ценила эти знаки внимания, но заигрывания отвергала. Дело не в моей добродетели – будь она мужчиной, я бы согласилась без колебания.

Весну сменило лето, за летом пришла осень. Я помогала сестре Розалии и сестре Маделин сажать овощи, ухаживать за ними и собирать урожай. Работа на свежем воздухе придала мне сил. У меня не было мужчин, я ела простую пищу, пила воду, а не вино и чувствовала себя спокойной и полной энергии. Гордость за хорошо проделанную работу – прекрасное чувство, возможно, более искреннее, чем мои слезы. Я смотрела на свое отражение в озере. Без пудры, без помады я снова стала похожа на крестьянку, и мой здоровый вид радовал меня.

Зима выдалась унылой, холодной и дождливой. Занять себя было почти нечем, и я много думала. Я стала видеть свои ошибки, поняла, что была избалованным невоспитанным ребенком, ничуть не лучше несносной Марии Антуанетты. Мне было стыдно вспоминать, как я использовала мужчин ради денег и удовольствия, не заботясь об их чувствах. Я думала о мадам Лоример и месье Шамбере. Я думала о том, как жестоко обходилась с Лораном и с другими своими слугами. Я думала о Замо, о том, как он веселил меня, и не могла удержаться от смеха. Вспоминала, как мучила его. Я пообещала себе, что если когда-нибудь вернусь в Лувисьен, постараюсь искупить перед Замо свою вину.

Закончились безрадостные дни поста, и я начала получать удовольствие от жизни в Пон о'Дам.

Отбывая заслуженное наказание, я почувствовала, что снова начинаю любить себя. Я верила, что Господь слышит мои мысли, говорит со мной. Незадолго до Пасхи я набралась смелости и пошла на исповедь. Мне было ужасно стыдно говорить обо всем, что я совершила, но отец Эжен не торопил меня. Он сказал, что все мои грехи может искупить лишь пожизненная епитимья. Я поклялась перед Богом, что порву с прошлым, и решила впредь быть доброй к людям, забыть о распутном образе жизни и, если мне удастся вернуть свое богатство, заниматься благотворительностью. Священник отпустил мне грехи.

Исповедь исцелила мою душу, а причастие зажгло свет внутри.

Пока я переживала прозрение, герцогу Эммануэлю удалось договориться с графом де Морепа, и новый премьер-министр согласился, что, пробыв год в Пон о'Дам, я могу покинуть монастырь, при условии что буду держаться подальше от Версаля.

Утром одиннадцатого мая, ровно через год после начала моего заключения, герцог Эммануэль приехал сюда в карете, запряженной парой белых лошадей.

Ему пока не удалось вернуть мне имение в Лувисьене. Нужно было расплатиться с кредиторами. Все мои драгоценности хранились у него – побрякушки стоимостью в миллионы ливров. Эммануэль с радостью дал мне деньги на приобретение дома и сообщил мне, что Сен-Вре, мрачный средневековый замок, принадлежавший Эмили, жене Шарля де Лагарда, выставлен на продажу. В юности в этом замке произошло решающее событие моей юности. Таким образом он служил мне напоминанием о былой неосмотрительности, и я решила, что это поможет мне осуществить задуманное и исправиться.

Эммануэль сказал, что не в силах устоять передо мной. Мне было приятно слышать, что я желанна. Он был красив, как всегда, и после года воздержания я едва справилась с искушением. Деньги я взяла, но дала ему понять, что теперь я другая.

– Отныне и навсегда я не собираюсь отдаваться каждому встречному, – сказала я.

Я была горда, что смогла отказать ему.

И снова отец Даффи прервал рассказ Жанны.

– Насколько я понимаю, ваше решение хранить целомудрие было вскоре забыто, – сказал он.

– Да, – кивнула Жанна. – В Пон о'Дам я раскаялась, но там я была свободна от искушений. Стоило мне выйти на волю, как я снова потянулась к плотским наслаждениям.

– Вы ведь знаете, что только искреннее сожаление, желание исправиться и твердое намерение не грешить больше могут принести вам прощение, – сказал священник.

Глаза Жанны наполнились слезами..

– Но поверит ли Господь моему раскаянию? Ведь у меня нет времени доказать серьезность своих намерений!

– Да, дитя мое, поверит, – заверил ее священник. – Вспомните притчу о Господе и виноградарях. Даже тому работнику, кого наняли в последний час, пообещали заплатить, как если бы он работал весь день.