Тришестое. Василиса Царевна - Леонид Резников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Так я фаршику отпробывала, фаршику.
– Тяв!
– А так есть ну сопсем нечего-о! – опять взялась старуха за старое и принялась пальцы загибать. – Куропатки нет, рябчика нет, кулика нет, фазана нет. Да что фазана –перепела паршивого, и того нет! Зайца, значится, нет, кабана последнего у прошлом годе изловили, оленя нет, косули нет, лося нет…
– Тяв!
– Да помолчи ты! – замахнулась старуха на собачонку. – Ох, тяжко жить, тяжко! Да ты ешь, милай, ешь, не отвлекайся, а я тебя разговорами о вкусностях развлекать буду.
– Сказки, что ль, сказывать? – Иван Царевич набрался храбрости, отломил кусок колбасы, ко рту поднес. Надкусил. Не абы что, но не так уж противно, есть можно.
Кивнул Якову, мол, в порядке все, ешь спокойно.
Яков медлил, но голод нешуточный и его подпихнул. Набросился кузнец на еду, рвет вилкой колбасу, в рот пихает, прожевывать едва успевает, нежеваные куски глотает, давится, хлебом сухим захрустывает и вином кислым запивает.
– Почему ж сказки-то? – подивилась старуха.
– Так коли вкусностей нет, оно и выходит – сказки!
– Ну, пусть сказки будут. А все аппетит нагонит, – махнула старуха полной ручкой, стул к себе, стоявший у стены, ножкой придвинула. Уселась удобно. – Значит, жили мы тут, не тужили, горя не знали.
– Кто это – мы? – уточнил Иван Царевич.
– Ась?
– Мы, спрашиваю, кто? Все мыкаешь да мыкаешь, а народу в дому – ты да собачонка.
– Вот и выходит, что мы, – выкрутилась старуха.
– А может, еще кто есть?
– Ох, никого. Одинокая я-а-а, – опять завелась карга старая.
– Ну-ну, будет. Сказывай дале! – Иван Царевич бросил вилку, пальцами колбасу схватил – так сподручнее. – Да еще чего на стол подай.
– Может, еще колбаски-то? – с готовностью приподнялась старуха со стула.
– Тащи! – подбодрил ее Иван Царевич.
– Ага, енто мы мигом!
Старуха кинулась в другую комнатушку, быстро возвернулась с охапкой колбасок и свалила грудой на тарелку.
– Вот это дело! – похвалил Иван Царевич, приглядываясь к приличной горе колбас. – Чего ж это за сурок такой был?
– А чего такое? – растерялась старуха.
– Больно велик сурок, говорю! Здесь колбасы, почитай, на пять сурков будет, не меньше.
– Так он с семьей был, – нашлась старуха. – Во-во! Всех тудыть и отправила. На фарш.
– С семьей, говоришь? Ну-ну.
Иван Царевич выбрал колбасу покрупнее и принялся ее грызть.
– Не поверите, я фарш просто забожаю делать! Мясорубочка урчит, мяско ест, а из нее фаршик прет, макаронинка к макаронинке, будто строченька к строченьке. Не фарш – песня! А хотите я вам песенку спою? – встрепенулась старуха.
– Не-е, не хотим, – поморщился Иван Царевич. – Голос у старухи был какой-то масляный, обволакивающий, в дурноту от него тянуло.
– Как хотите, – расстроилась старуха, уж было рот раскрыв.
– Во-во. А откуда любовь-то у тебя к фаршику, коли крутить его не из чего?
– А оттого и любовь та, милай, что дичи ни шиша нет. А как появится, как заведешь мясорубочку и польется из нее песня…
– Ясно, – оборвал Иван Царевич. – Тады лучше дальше ври сказки свои.
– Сказки-то? Так енто сколько угодно! – радостно потерла розовенькие ладошки старуха. – На чем я остановилась?
– На горе, – подсказал Яков, цыкнув зубов.
– На каком еще горе?
– Да откуда ж я знаю, чего у тебя за горе приключилось! – удивился кузнец, колбасой от мух неведомо откуда взявшихся отмахиваясь.
– Не было у меня горя! – поколебавшись, заключила старуха. Но не без сомнения. Похоже, сама уверена не была. – Нет, не было!
– А чего тогда о нем речь завела?
– Я?
– Ты.
– Путаешь ты чегой-то, добрый молодец.
– Ничего я не путаю, – стоит на своем Яков. – Так прямо и сказала: горя, мол, не знала, а оно возьми да и объявись!
– Разве? – похлопала глазами старуха.
– Точно тебе говорю!
– Было такое, – кивнул головой Иван Царевич. – Подтверждаю. Так и сказала: горе пришло, а я и не знала.
– Куды пришло?
– Странная ты, бабушка, – хмыкнул Иван Царевич. – Кто сказку-то сказывает: мы али ты?
– Так вы и не путайте нас! Горе какое-то еще выдумали.
– Может, с памятью у тебя чего, бабушка? Али того хуже? – подозрительно покосился на старуху Яков.
– Это почему еще? – возмутилась карга.
– Ну как же! Ведь горе-то на порог, а ты и понять того не смогла.
– Почему?
– Так сама же сказала: не знала!
– Чего не знала-то?
– Что оно пожаловало.
– Кто? – Бабка уже начинала немного косить глазами.
– Оно! Вишь, на пороге стоит, в дверь колотит.
– Где? – завертела головой старуха.
– Там! – Кузнец, пока бабка прислушивалась, по столу кулачищем легонько постучал, отчего колбасы на блюде в пляс пустились.
– Никак еще кто пожаловал? – подскочила старуха на стуле.
– Ты чего, бабушка, грибов не тех с голодухи насобирала, что ль? – уставился на старуху Иван Царевич.
– Так стучат же!
– Точно не в себе она, – покрутил головой Яков. – Эх, старость – не радость.
– Но я слышала!
– Почудилось тебе.
– Нет, не почудилось!
– Это как с горем: вроде есть оно, а ты его не замечаешь. И осознать не можешь, что пришло, – гнет свое кузнец. – Старость! Верно, брат Иван?
– Ага, верно! – включился Иван Царевич в непонятную ему игру. – А горе-то уже тут. Оно, видать, и стучало.
– Да ну? – почему-то испугалась бабка.
– Поди, сама проверь, – кивнул на дверь Яков, колбасу в пальцах вертя.
– Н-н-н… – засомневалась старуха, на дверь с опаской поглядывая.
– А может, и не горе то вовсе, – предположил кузнец.
– Правда? – с надеждой спросила старуха.
– Чего ему к тебе дважды ходить. Обиделось, чай, за прошлый раз.
– Какой еще прошлый? – У старухи лицо прямо вытянулось, морщинами обвисло.
– А когда не признала ты его. Обидчивое оно.
– Кто?
– Горе, о нем толкую. Ты ж его узнавать не хочешь, в дом не пускаешь. Вот оно и ушло.
– Уже? – навострила уши старуха. Тихо вроде, никто не стучится, не скребется, ступеньками не скрипит.
– Так то в прошлый раз. А в ентот, кто его знает, может, опять пришло, а может, и вообще там никого нет.
– Ты ж говорил, пришел кто-то! – вскинулась старуха.
– Это ты говорила, а я тебе про грибы намекнул.
– Какие еще грибы?!
– Странная ты, бабуся. Да откуда ж я знаю, какие? Твои ведь грибы. Только точно тебе скажу: не опята соленые.
– Почему?
– От опят такого не бывает, чтоб в дверь колотило.
– Тем более соленых, – поддакнул Иван Царевич, незаметно сгребая с тарелки колбасу и засовывая ее в котомку. Впрочем, мог и не таится особо – старухе уже было не до того.
– А вот от
