Тришестое. Василиса Царевна - Леонид Резников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Змей Горыныч, покамест Кощей дела свои важные улаживал, к себе восвояси наладился, оставив после себя одни объедки. Все подъел за двоих, еле от земли оторвался, да и из стороны в сторону его водило, как на взлет пошел – перестарался, перебрал на радостях, что все одному досталось. То Кощей лично наблюдал. Так что есть было нечего, пить – тем более, и даже душу излить некому Кощею. Хотя сдалась его душа, по большому счету, Горынычу. Змею бы только пузо набить да глаза залить. А все эти задушевные разговоры…
Эх, да что тут говорить! Поставить бы наглеца трехголового на место, а только ссорится с ним не с руки – смерть Кощееву как-никак охраняет. Вот и приходится Кощею мириться со своенравной ненасытной зверюгой. Не самому же под дубом сидеть, сундук караулить. К тому же договор с Горынычем имеется: он, то есть, Горыныч обязуется смерть Кощееву охранять, а Кощей в свою очередь кормить Горыныча от пуза, сколько в того влезет.
Эта новая блажь нашла на Кощея совсем недавно, в смысле, договора со всеми заключать: развлечение с одной стороны, а с другой, гадости можно, так сказать, по закону творить. Застращаешь кого, договорчик подсунешь, и выходит, Кощей никому ничего не должен, а вот ему все должны. Кощей считал себя тонким крючкотвором, коему нет равных в составлении коварных договоров, и именовал себя не иначе как Просвещенным Владетельным Монархом Земель Необъятных – именно так и именно с большой буквы. Только вот чем владел он на самом деле, было непонятно даже самому Кощею Бессмертному. Вроде и земля есть, а толку от нее – вся на корню загублена глупостью монаршей; подданные есть, договорами связанные, а толку от них, как с козла молока. И гадости теперь чинить просто так не получалось – по закону все должно быть, отчего не было Кощею никакой радости. Вот и выходило, что Кощей сам себе свинью превеликую подложил.
Побродил Кощей от безысходности в полном одиночестве по огромной гулкой зале, приблизился к «гвардии» своей, у трона стоявшей, любовно поправил им руки, шлемы, пыль краем плаща обмахнул. Полюбовался. Красотища!
И все равно скучно. И знобит чегой-то. Никак простуду подхватил? Понимал, что глупо – от него даже зараза всякая шарахается. А признаться себе в страхе подспудном перед Иваном Царевичем Кощею было выше его сил. Не пристало Монарху Всея всяких человеков пужаться.
– Отец! – В залу скакнула Квака, отвлекши Кощея от тяжких дум. На Кваке были надеты широкие свободные штанишки, которыми она при каждом прыжке хлопала, словно на крыльях взлетала. Неудобно, конечно, прыгать в штанишках, больше и сильнее толкаться приходится, отчего лапы быстро устают, да уж тут ничего не поделаешь – то выдумка Кощея была, чтоб срамота несуразная дочкина не докучала. – Отец! Икван с квузнецом идут, а кузнец меч тащвит.
– Какой еще меч? – порывисто обернулся Кощей. – При чем тут вообще кузнец? Каким он боком к Ивану прилип?
– Отквуда ж я знаю. Да толькво вместе и идут. И меч у них.
– Да что за меч-то?!
– Страшный меч! Камень разрубил, напопволам, – заскакала на месте от возбуждения Квака.
– Ну а мне-то что? – разозлился Кощей. – Ну, кузнец, ну, меч, камни рубящий – а мне-то какое до того дело?
– Твак, квузнец-то твот самый!
– Это тот, который?.. – выставил палец Кощей, и брови его медленно поползли на лоб.
– Тот, тот, – закивала Квака, приседая на лапках.
– Что ж за напасть-то такая?! – Кощей пуще прежнего заметался по зале, взмахивая плащом. – И чего они с Иваном проклятущим снюхались? Он что, армию супротив меня собирает?
– Не знаю. Толькво…
– Что? – резко остановился Кощей. – Говори же, ну!
– Бесвы…
– Какие еще бесвы? – взъярился Кощей, которому до чертиков надоело разбираться в хитроумном лягушачье акценте.
– Рогатвенькие таквие.
– Бесы, что ль? Так и говори!
– А я твак и сквазала: бесвы.
– Тьфу-ты, пропасть! Чего они опять натворили?
– Суму с подарквами у Иквана сперли.
– Слыхал про то. Молодцы! – Кощей заложил за спину руки и покачался на носочках.
– И квернули, – закончила, помявшись, Квака.
– Как – вернули?
Кощей перестал раскачиваться, лицо у него вытянулось с досады и охватившего его недоумения. Отродясь такого не бывало, чтоб бесы чего людям возвращали.
– А вот твак! Пришел квузнец к бесвам…
– Кузнец к бесам, – машинально поправил Кощей.
– Во-во, квузнец. Пришел он, значвит, шум поднял большой, суму потребвовал, грозить стал. Ну, бесвы суму и квозвернули с перепугву.
– Да они что, ополоумили там?! – в ярости топнул ногой Кощей. – Что значит, испугались? Кузнеца какого-то паршивого боятся, а меня, выходит, нет? Сказано же было чинарикам рогатым: выкрасть суму и доставить мне! – потыкал пальцами в грудь Кощей. – А они что? Бояться какого-то кузнеца вздумали? Да я им!.. Я!.. – сказал так и призадумался: «Чего бесам-то сделаешь? Бесы – нечисть живучая, как крысы или тараканы. Чего с ними не делай, а все одно не изведешь. Да еще подлость исподтишка какую учинят… Да ну их к лешему, связываться с ними еще!»
А вслух сказал, чтоб лицо не утерять:
– Потом с ними разберусь, не до них теперь. У-у, подлые мерзкие крысы! – и вдруг в его голову проникла злодейская месть бесам. И так она была коварна, что по спине Кощея пробежали мурашки, а во рту заныли зубы в предвкушении отмщения непокорным.
– Покажи мне бесов! – приказал он зеркалу, все еще стоявшему возле его трона – момент был крайне напряженный, и Кощей не мог сказать, когда ему понадобится его «всевидящее око».
Зеркало посветлело, и в нем протаяла пасторальная картина тихого лесного озера. Картинка двинулась влево, и на передний план выплыла огромная коряга, торчащая из воды. Под корягой сквозь прозрачную воду отчетливо виднелось бесовское племя, сбившееся на дне в кучку. Бесы спокойно спали, не ведая о грозящей им беде.
– Ага, вот вы где! Ну, я вам сейчас устрою! – захихикал Кощей и проговорил нужное заклинание, а в конце уже во весь голос добавил: – Стань пресное озеро соленым, будто море-океян! – и уставился во все глаза в зеркало, ожидая результата.
И тот не заставил себя ждать.
Сначала бесы под корягой просто зашевелились, зачесались, потом взялись метаться туда-сюда, не понимая причины странного неудобство,
