Эпоха единства Древней Руси. От Владимира Святого до Ярослава Мудрого - Сергей Цветков

В продолжение всего периода Средневековья Церкви приходилось проявлять терпимость к нецерковным бракам и сожительству — по чрезвычайной их распространенности среди паствы. Например, константинопольский патриарх Николай Мистик (начало X в.) в своих наставлениях к архиепископу Алании Петру по поводу того, как следует водворять христианские нравы в семейном быту новообращенных, говорит так: «Ты сам понимаешь, что нелегко дается переход от языческой жизни к строгости Евангелия». Ввиду этого патриарх советует действовать отеческим убеждением, допуская осторожность и послабления в отношении князя страны и людей знатных и властных, издавна живущих в языческих браках, чтобы не отвратить от христианства весь новоприобретенный для Церкви народ.

И в иных случаях терпимость добрых пастырей была поистине беспредельной. Доминиканский монах Юлиан, посетивший около 1235 г. Матарху (Тмуторокань), с удивлением поведал, что князь той земли исповедовал христианство греческого обряда в приятном обществе ста своих жен. Впрочем, католическое духовенство тоже не закрывало коронованным распутникам пути к спасению при наличии искупительных добрых дел и особенных заслуг перед Церковью. «Видение Веттина» (первая половина IX в.) приоткрывает читателю посмертную судьбу Карла Великого: легендарный король хотя и терзаем пламенем за свое сластолюбие, но лишь для того, чтобы очищенным перейти в уготованную ему жизнь вечную. А троеженство французского короля Робера Капетинга (996—1031), отягощенное двойным кровосмесительством, не помешало ему прослыть после смерти Робером Благочестивым, так как он обильно проливал слезы во время молитвы и широко благотворительствовал нищему люду.

Печать Робера II Благочестивого

Что касается Владимира, то христианская переоценка ценностей в этом вопросе, по-видимому, далась ему нелегко. Акт крещения превращал его пристрастие к «женской прелести», за которое языческая традиция не предполагала никакой нравственной ответственности, в греховную половую распущенность, осужденную и наказуемую Господом: «Брак у всех да будет честен и ложе непорочно; блудников же и прелюбодеев судит Бог» (Евр., 13: 4). Повесть временных лет как будто оставляет распутство русского Соломона в языческим прошлом; во всяком случае, после 988 г. летопись больше не возвращается к этой теме. Но вряд ли Владимир в одночасье изменил свое поведение. Иоакимовская летопись говорит, что это произошло не сразу и под воздействием чужой воли, вероятно под давлением Анны и христианского духовенства: «Владимир вскоре по кресчении» (это «вскоре» предполагает прошествие нескольких лет, так как далее сообщается, что к этому времени Анна успела два раза родить) «упрошен бе отпусти жены от себе, яко обесча…». Вняв увещеваниям, князь разослал «водимых» жен и их сыновей по городам, а прочих «даде в жены ближним своим, не имусчим жен…».

Данное известие можно было бы счесть не вполне аутентичным, так как оно встречается только в позднейших летописях и у польского историка XVI в. М. Стрыйковского, если бы хроника Титмара не содержала очень похожего свидетельства. Немецкий хронист пишет, что Владимир еще некоторое время после крещения не только искусственно распалял свою похоть, но будто бы даже в простоте души оправдывал свое бесстыдство ссылкой на Евангелие, пока христианские священники не растолковали ему истинный смысл евангельских слов: «Упомянутый король [Владимир] носил венерин набедренник, усугублявший его врожденную склонность к блуду. Но Спаситель наш Христос, заповедав нам препоясывать чресла, обильный источник губительных излишеств, разумел воздержание, а не какой-нибудь соблазн. Услыхав от своих проповедников о горящем светильнике, названный король смыл пятно содеянного греха, усердно творя щедрые милостыни».

Скрытые в тексте цитаты отсылают читателя к словам Христа из Евангелия от Луки: «Да будут чресла ваши препоясаны и светильники горящи» (Лк., 12: 35), которые означают необходимость постоянного духовного бдения в ожидании суда Господня. По Титмару выходит, что Владимир знал этЪ евангельское изречение в усеченном виде (только первую его часть), трактуя его, мягко говоря, несколько своеобразно и в благоприятном для себя смысле. Рассказ Титмара, скорее всего, передает гулявший по Киеву слух, за достоверность которого, разумеется, поручиться нельзя; но вместе с тем у него есть две точки соприкосновения с сообщением Иоакимовской летописи: Владимир обращается к моногамии не вдруг и не добровольно, а постепенно, под влиянием духовных бесед с придворными клириками, которым, возможно, вновь пришлось развернуть перед очами князя памятную «запону» с изображением Страшного суда. Такое представление об изменениях в личном поведении Владимира, по-видимому, в наибольшей степени соответствует действительности.

По убеждению современников и потомков Владимира, после обращения в христианство князь искупил все свои прегрешения и заблуждения языческой жизни щедрыми подаяниями: «рассыпа грехи своя… милостынями, еже есть паче всего добрее». Христианское вероучение отводило милостыне исключительную роль в спасении души, и древнерусские летописцы и духовные писатели не жалели слов, чтобы прославить милосердие и нище-любие Владимира. «Бе бо любя словеса книжная, — говорит Повесть временных лет, — слыша бо… Евангелье чтомо: бла-жени милостивии, яко ти помиловании будуть [Мф., 5: 7]… Си слышав, повеле всякому нищему и убогому приходити на двор княжь и взимати всяку потребу — питье и яденье, и от скотьниц кунами [то есть из казны деньгами]. Устрой же и се рек: «Яко немощнии и больнии не могут долезти двора моего» — повеле пристроите кола [телеги] и вскладаше хлебы, мяса, рыбы, овоще разноличный, мед в бочках, а в другых квас, возите по городу, впрошающи: где больний и нищ, не могы ходите? Тем раздава-ху на потребу».

Митрополит Иларион видит в благотворительности Владимира образец истинно христианского жития, живое исполнение евангельского завета любви к ближнему. «Кто исповесть [кто расскажет], — восклицает он, — многая твоя нощныя милости и дневныя щедроты, яже к убогим творящее, к сирым же и к болящим, к должным и вдовам и ко всем требующим милости! Слышал бо глагол Господень… не до слышания стави глаголанное, но делом сконча слышанное [то есть не просто услаждал слух евангельскими словами, а осуществлял их на деле], просящим подавая, нагия одевая, жадныя и алчныя насыщая, болящим всякое утешение посылая, должныя [должников] искупая, ра-ботныя [слуг, зависимых людей] освобождая. Твоя бо щедроты и милостыня и ныне в человецех поминаемы суть». Чтобы должным образом почтить неслыханное и невиданное милосердие «великого кагана земли нашей», он без устали унизывает словесную ткань своей «Похвалы» христианскими добродетелями Владимира, словно драгоценными жемчугами: «Радуйся, учитель наш и наставник благоверия! Ты был облачен правдою, препоясан крепостию, венчан смыслом и украшен милостынею, как гривною и утварью златою. Ибо ты, честная главо, был одеждою нагим, ты был питателем алчущих, был прохладою для жаждущих, ты был помощником вдовицам, ты был успокоителем странников, ты был покровом не имеющим крова. Ты был заступником обижаемых, обогатителем убогих».