Искусство кройки и житья. История искусства в газете, 1994–2019 - Кира Долинина

Он умер в 1927‐м. Слишком рано по человеческим меркам – в сорок девять лет. Очень вовремя по меркам историческим: при соцреализме мимикрировать под реалиста ему бы не удалось, а из такого оптимистического таланта очень соблазнительно было бы попробовать сделать что-то типа красного графа Алексея Толстого, но сочинения на заданную тему вряд ли получились бы у вольного художника Бориса Кустодиева.

26 марта 2005

Восемнадцатый век нарисовался в Русском музее

Выставка «Рисунок и акварель в России. XVIII век», ГРМ

Выставка открыта в недавно отремонтированных залах первого этажа Инженерного (Михайловского) замка. До сих пор этот филиал Русского музея отвечал за портретную часть собрания, принимал у себя временные экспозиции, привечал детские и социальные программы. После последнего вернисажа стало ясно, что теперь ему поручено еще и показывать публике музейную коллекцию рисунка. Для тех, кто знает толк в музейных делах, – это прорыв. До сих пор специальных залов у рисуночного собрания Русского музея не было, выставки из этого фонда сочинялись редко, а о полном каталоге стотысячной, самой большой в стране, коллекции рисунка и акварелей русских и работавших в России художников можно было только мечтать. Нынешняя выставка сообщает о перемене на этом фронте – заявлено, что она открывает большой выставочный проект «Три века русского рисунка», что будет показано лучшее из лучшего, что публике представят находки и открытия специалистов. Пока все это подтверждается.

XVIII век в истории русского искусства – наиболее сакральный период. Не в смысле религиозности самого искусства, а в смысле самого что ни на есть трепетного отношения к нему со стороны исследователей. Те, кто решается на изучение XVIII века, – боги среди смертных. И они, надо сказать, эту свою божественность осознают и чужих подпускать не любят. А дело всего лишь в том, что произведений этого времени сохранилось не слишком много, что почти весь XIX век его и всерьез-то мало кто принимал, что большинство вещей до сих пор остаются анонимными и, похоже, таковыми и останутся, что так же немного известно и о тех авторах, которых удалось к каким-то вещам приставить. То есть дело в том, что, как это свойственно русским вообще, в восхищении перед западным искусством и своей дарованной Петром близостью к нему мы это искусство отчасти упустили, а наверстывать теперь очень трудно. Об этих-то трудностях не устают напоминать зрителю те, кто их преодолевает. Опасения искусствоведов понятны (вдруг их усилия не оценят!), но, поверьте, излишни. Это искусство давно уже не требует реверансов.

Новая выставка Русского музея – тому доказательство. С одной стороны, имена: Алексей Зубов, Михаил Махаев, Федот Шубин, Дмитрий Левицкий, Антон Лосенко, Семен Щедрин, Владимир Боровиковский, Гавриил Скородумов. Им на подмогу – архитекторы: Бартоломео Франческо Растрелли, Джакомо Кваренги, Матвей Казаков, Андрей Воронихин, Жан-Франсуа Тома де Томон. С другой стороны, отменное качество работ и их отбора. Рисунки на выставке не играют чужие роли, только свои: анонимные рисунки вещей из Кунсткамеры и проекты иллюминаций, декоративное обрамление панегирика Петру Великому пера первого русского гравера Алексея Зубова – не великие произведения искусства, а где-то наивные, робкие, где-то уже виртуозные работы выучеников голландской школы. Многочисленная «россика», произведения иностранных художников, работавших в России: вещи профессиональные, но все-таки провинциальные. Занимательнейшая эволюция одного из первых русских исторических живописцев – Антона Лосенко. Умелый, но скованный в академических штудиях, дотошный и аккуратный в подготовительных рисунках к знаменитым картинам, он же становится автором и первого женского ню в русском рисунке. Правда, обнаженную модель он рисовал в Париже.

Где-то зрителя ждет доказательство уже известного: архитектурные рисунки Джакомо Кваренги изумительны, а вот знаменитые портреты Екатерины II Дмитрия Левицкого или Федота Шубина куда лучше смотрятся в красках. Где-то, наоборот, акцент поставлен на серийных, домашних, утилитарных вещах – вырезанные из черной бумаги силуэтные портреты, планы, карты, проекты, рисунки в альбомах, ученические наброски. Есть и смешной натюрморт-обманка – любимая игра XVIII века, предпочитающего и реальность (в данном случае взятие Измаила) превращать в игру. Все это, вместе собранное, – удивительно точный рассказ не о великом русском искусстве, которого тогда еще не было, но о котором тогда никто и не плакал, а об искусстве провинциальном и гордом, стремительно набирающем силу и восхитительно юном. Рассказ честный и оттого занимательный.

17 октября 2005

Постижение сельского хозяйства

Выставка «Крестьянский мир в русском искусстве», ГРМ

В Петербург приехала сокращенная как минимум в три раза версия выставки, показанной этим летом в Историческом музее в Москве и снискавшей там, по официальной версии музея, «огромный успех». Наивные люди эти москвичи! И те, кто восхвалял столичный вариант этой выставки, и те, кто его ругал, не знали главного: именно так (и почти только так) делаются прославленные зрительскими очередями и восторгами «блокбастеры» Русского музея. Рецепт прост до крайности: берется сюжет, собирается все, что с ним связано, по всем отделам немаленького, между прочим, музея, все тщательно перемешивается, просеивается через сито «художественного качества» и вывешивается. Сюжет при этом совсем не обязательно иконографический, что хоть как-то приближало бы подобную методику к собственно науке об искусстве, а какой угодно. В ход идет все: цветовые определения (красный цвет в русском искусстве), стилистические нюансы (импрессионизм или символизм в русском искусстве), жанры (портрет в русском искусстве), возрастные градации (детство в русском искусстве). Дошло наконец дело и до социальных различий – на выставку отобрали то, что «из крестьян», и то, что «про крестьян».

Здесь иконы, половики, костюмы, Венецианов, Малевич, Мясоедов, Пластов, Гончарова, Филонов, Юон, Малявин, Серебрякова и многое другое. Крестьяне здесь пляшут, поют, косят, сеют, пашут, прядут, тушат пожар, бегут от пожара, куда-то едут, кем-то переселяются, строят коммунизм и колхозы, плачут, смеются, а некоторые так просто ничего не делают – смотрят себе мрачно на зрителя. Про что эта выставка, не очень понятно. То ли про то, как в разные периоды истории русского искусства изображали крестьян, то ли про то, какой след крестьяне оставили в этом самом русском искусстве. Пространные объяснения не очень помогают. Вот крестьяне Алексея Венецианова, написанные хоть и близким к русской земле художником, но все-таки отравленным влиянием немецкого бидермейера настолько, что и воздух в его картинах какой-то альпийский. Вот крестьянские головы Казимира Малевича: без лиц, без эмоций – знаки, а не головы. Вот «критический реализм» передвижников – сами-то крестьяне от души веселились, завидев очередного больного на голову городского барина, день за днем живописующего их мучения. Вот одинаково темноглазые крестьяне Зинаиды Серебряковой. Вот сумрачный дед Павла Филонова – такие из деревень в города тысячами перебирались. Вот патологически радостные крестьяне ветеранов соцреализма… Что их объединяет с точки зрения социологии, я еще понять могу. Но при чем здесь история искусств – увольте.