Прости, мне плевать, что нельзя - Ана Сакру

Мама поджимает губы, бросает на меня быстрый взгляд и продолжает тише.

- Пока я не встретила Вадима. Между нами ничего не было, - она с преувеличенным вниманием начинает разглядывать свой маникюр и кольца на музыкальных длинных пальцах,- Ну...ничего такого... Много слов и пара поцелуев. Но...Вадим все же пошел к моему отцу, а на следующий день его избили в подъезде собственного дома и уволили из университета, написав ужасную характеристику. Но он был упертый. Всегда...На тот момент он, мне кажется, и не понимал насколько. Ведь даже после всего этого...Он все равно как-то выловил меня в парке и предложил бежать. А я...

У мамы начинают блестеть глаза, а голос слегка дрожать.

- Я молода слишком была, понимаешь? Я решила, что он просто с ума сошел! Как мы будем жить? На что? Он хоть понимает, кто мой отец? А Фарида? Да нас найдут через пару часов и убьют! Такого наговорила! За то, что вообще посмел подойти, дотронуться...Мы потом долго не виделись...

Мама переводит мутный взгляд на меня, скользит им по моему лицу, останавливается на глазах.

- До самой твоей помолвки...Помнишь, мне плохо стало? Ну, так вот...

- Но...Как же...Ты же слышала имя? - шепчу ошарашенно.

- Так он его сменил,- отвечает мама,- он был Володя. Владимир Львович Палеев. Я же не в этом городе жила и училась, а Фарид его и не видел никогда. Только отец мой...Вот так.

Я устало откидываюсь на спинку кресла. Мой мозг получил сегодня настолько сильную нагрузку, что, кажется, просто не способен впихнуть в себя ещё хоть каплю информации.

- Ты не подумай, - вдруг торопливо добавляет мать, потупив глаза,- Между нами не было ничего. Я бы никогда... Да и Вадим...Он не из тех, кто быстро прощает...А потом появился Тимка, и ты...

Она вдруг улыбается широко и открыто, обеими руками крепко сжимая мою ладонь.

- Ты у меня такая молодец на самом деле, Лейла. Я тобой очень горжусь, дочка...Очень! Столько женской мудрости в тебе, а ты такая ещё молоденькая. Я видела, что у вас хорошая семья, несмотря ни на что. И что она такая только благодаря этой умной мягкости в тебе. И я давно похоронила чувства в себе, правда! Пока всё не изменилось...

- Что изменилось? - хмурюсь я.

- Как что? Ты влюбилась. В Антона. Разве нет? - искренне удивляется мать, и, видя шок на моем лице, смеется,- Нет, я знаю, что вы старались...И Вадима с Мадиной вы может и провели, но я всё-таки мама твоя. Неужели ты думала, что я действительно не замечу?

- А Вадим? - хриплю,- Он же не знал! Ему плохо стало!

Лицо мамы моментально вновь сереет после моих слов, глаза застилает тревогой.

- Он-мужчина. В таких делах плохо разбирается. А я не хотела вмешиваться. Антон- его сын, вот пусть сами и решают, думала я...Я же не знала...Не знала, что вот так вот будет. Сейчас бы я сказала наверно...

После разговора с матерью я понимаю, что предел мой достигнут. Нервы отказываются натягиваться и хоть как-то реагировать на внешние раздражители, в голове противно гудит, как после удара в огромный колокол, кости ломит ноющей навязчивой болью. Попросив Ирину взять сегодня Тимку на себя, я отправляюсь спать. Мне кажется, стоит голове коснуться подушки, как меня тут же вырубит как минимум на неделю. На ватных ногах тяжело поднимаюсь по лестнице и добираюсь до своей комнаты. Настенные часы показывают только четвертый час по пополудни, но ощущения такие, будто сейчас давно за полночь. Переодеваюсь в ночную сорочку и юркаю под одеяло, сворачиваюсь в клубок. Закрываю глаза и...сон не идет.

Вместо этого меня уносит водоворот тревожных тяжелых мыслей. Обрывки сегодняшнего дня безумным калейдоскопом мелькают перед глазами. Я пытаюсь осмыслить всё произошедшее, чтобы понять, что будет дальше, и не могу. Страшнее всего для меня внезапное отчуждение Антона. Да, я понимаю его природу, но...Сколько оно продлится? Он ведь думал, что это отец виноват в смерти его матери. Что если я - просто месть? И сейчас, когда Тоша узнал правду, во мне отпала необходимость, а чувство вины победило зародившуюся симпатию. Я судорожно комкаю одеяло, удерживая себя от того, чтобы встать и задать все эти вопросы ему лично. Пусть просто скажет, что хочет побыть один, но между нами ничего не изменилось. Мне больше ничего не надо. Лишь пара слов. Но я продолжаю лежать, кутаясь в одеяло и до скрипа стискивая зубы. Я не буду навязываться. Я итак несколько раз сама приходила. Антон- не дурак, должен понимать, как он мне нужен сейчас. Как я переживаю. Если не приходит, значит...Значит ему всё равно...Гипнотизирую настенные часы молящим взглядом, наблюдая, как медленно ползут стрелки часов. Проходит час, два, три, шесть, но Антон так и не приходит. Отчаяние нарастает с каждым крохотным движением стрелок, в груди разрастается черная дыра. Во мраке комнаты с трудом различаю, когда стрелки показывают два часа ночи, а дальше погружаюсь в тревожный вязкий сон.

Широко распахиваю глаза из- за пробившегося сквозь дремоту ощущения, что я больше не одна, и кто-то на меня смотрит. Взгляд первым делом мечется к часам. Пять утра. Мрак уже теряет свою плотность, уступая серости раннего утра, и я выхватываю мужскую фигуру, стоящую у двери. Сердечную мышцу сжимает сладко и больно. В теле вспыхивает нетерпеливая дрожь.

- Тош...- я приподнимаюсь на постели, одеяло сползает по груди.

-Я думала, не придешь уже...- счастливо выдыхаю.

Антон не отвечает. Вместо этого отталкивается от стены и быстро приближается ко мне. Серые глаза, смотрящие исподлобья, слабо поблескивают в темноте. Жадно ощупываю взглядом его практически голое тело, бледным пятном светящиеся во мраке комнаты. Рот наполняется вязкой слюной. Чувственный импульс простреливает по позвоночнику, и между ног становится горячо и влажно. Я чувствую, как закипающая кровь толчками нагнетается вниз живота.

Тоша наклоняется ко мне, впивается пальцами в затылок, шумно выдыхает и целует. Грубо. Губы сминаются, зубы сталкиваются, я едва успеваю открыть рот, подстроиться под него. Инстинктивно дергаю головой, но Антон не дает отстраниться, стискивая пальцами мою голову. Жалобно сиплю ему в рот, когда он глубоко проталкивает мне в рот язык, мешая дышать. Рецепторы забиваются его вкусом, сердце бешено частит в груди. Бёдра сами собой широко разводятся в стороны. Антон дергает свободной рукой сорочку вниз, слышится жалобный треск ткани, а потом я жалобно стону, потому что он больно сжимает мою руку в своей ладони, проводит большим пальцем по напряженному соску, играя. Щипает его и оттягивает, толкаясь языком у меня во рту. Я дышу через раз, в голове жарко плывет.

С любым другим я бы уже протестующе скулила от таких грубых прикосновений, но сейчас я слишком возбуждена. И слишком рада, что он пришел. Это значит, что ничего не изменилось. Что он со мной. Я чувствую его эгоистичную жадность, и это лучшее, что я могла бы ощутить сейчас. Это лучше любых слов, любых признаний. Это и есть признание.

Тянусь к резинке его боксеров, чтобы высвободить член, но Антон опережает меня. Сдвигает на середину кровати, одним слитным движением стягивает с меня трусики, а потом наваливается сверху, расталкивая коленями мои ноги. Впиваюсь ногтями в его напряженные плечи, низ живота мелко дрожит от предвкушения, лоно истекает смазкой, я чувствую её на внутренней стороне бёдер. Антон утыкается лбом в подушку рядом с моим виском, тяжесть мужского тела расплющивает грудь, дорожка волос ниже пупка царапает нежный живот, горячее шумное дыхание обжигает мне щёку. Тоша просовывает руку между нашим телами и быстро погружает в меня пальцы, от чего по комнате разносится чавкающий звук. Его рваный выдох у самого моего уха. Я ощущаю, как Антон задевает пальцами мои живот и промежность, когда приспускает боксеры. Прикосновение шелковистой головки к набухшим складкам, толчок, и я тихо стону, чувствуя, как сладко он меня растягивает внутри.