Сочувствующий - Вьет Тхань Нгуен

Что у тебя там? – спросил Сонни, кивая на бумажный пакет у меня на коленях. Миз Мори вышла, чтобы принести еще один бокал. Два других уже стояли на журнальном столике; в натюрморт входили также открытая бутылка красного вина, пронзенная штопором окровавленная пробка и фотоальбом. Сигареты, сказал я, вынимая блок. И водка.

Мне ничего не оставалось, кроме как предложить Сонни водки, которую он показал вернувшейся с кухни миз Мори. Не стоило тратиться, весело сказала она, ставя ее рядом с вином. Чудесная прозрачная “Столичная” казалась воплощением стоического русского духа, и с минуту мы созерцали ее молча. В каждой полной бутылке спиртного таится свое послание, и его смысл не откроется вам, пока вы ее не выпьете. Послание, спрятанное в этой бутылке, я собирался прочесть вместе с миз Мори; это было ясно и ей, и Сонни, и мы так и продолжали бы зябнуть в студеных водах неловкости, если бы нас не выручила хозяйка с присущим ей тактом. Это очень предусмотрительно с твоей стороны, сказала она. Особенно с учетом того, что у нас почти кончились сигареты. Я возьму одну, если не возражаешь.

Ну так что, сказал Сонни, как твоя поездка на Филиппины?

Я тоже хочу послушать, сказала миз Мори, наливая вина мне и заново наполняя два других бокала. Всегда мечтала там побывать – с тех пор как наслушалась рассказов дяди. Он там воевал. Я вскрыл блок, угостил ее сигаретой, закурил сам и начал свою хорошо отрепетированную повесть. Кошка зевнула с царственным презрением, залезла обратно на колени к Сонни, развалилась там, насмешливо ухмыльнулась мне, потом заснула от скуки. Сонни с миз Мори слушали меня, курили мои сигареты и задавали вежливые вопросы, но у меня было стойкое впечатление, что их интерес к моему рассказу ненамного выше кошачьего. Обескураженный, я даже не решился поведать им, как едва не погиб, и моя история увяла без кульминации. Случайно мой взгляд упал на фотоальбом, открытый на странице с черно-белыми сценками из жизни семьи среднего достатка за несколько десятилетий до нашего времени: отец и мать у себя дома в креслах с кружевными оборками, их сыновья и дочери за фортепиано, за вышивкой, за общим обеденным столом, все в одежде и с прическами тридцатых. Кто это? – спросил я. Моя семья, сказала миз Мори. Семья? Ее ответ меня озадачил. Конечно, я знал, что у миз Мори есть родственники, но она редко о них говорила и уж точно никогда не показывала мне их фотографии. Все, что я знал, – это что они живут гораздо севернее, в одном из пыльных и жарких городков в долине Сан-Хоакин. Это Бетси, а это Элеонор, сказал Сонни, наклонившись и тыча пальцем в соответствующие лица. А вот Джордж и Эйб. Бедняга Эйб!

Я посмотрел на миз Мори, потягивающую вино. Он погиб на войне?

Нет, ответила она. Он отказался идти на войну. Так что взамен его посадили в тюрьму. Он до сих пор обижен. Да и кто бы на его месте не обиделся! Уж я бы непременно. Мне просто хочется, чтобы это наконец перестало его точить. С войны прошло уже тридцать лет, а она все еще живет с ним, хотя он там не был и не воевал.

Он боролся, сказал Сонни. Просто он боролся дома. У кого повернется язык его упрекнуть? Правительство сажает его семью в лагерь, а потом предлагает ему идти воевать за страну? Я бы тоже разозлился, как черт!

Теперь нас разделяла пелена дыма. Слабые завихрения наших мыслей принимали летучие, мимолетные материальные формы, и на секунду над головой Сонни повисла призрачная версия меня. И где Эйб сейчас? – спросил я.

В Японии. Не то чтобы там он был счастливей, чем здесь. Когда кончилась война и его выпустили, он решил вернуться к своему народу, как ему всю жизнь советовали белые люди, хотя родился он тут. В общем, он туда поехал и обнаружил, что японцы тоже не считают его своим. Для них он один из нас, а для нас – один из них. Словом, ни то ни се.

Пусть обратится за помощью к нашему завкафедрой, сказал я.

Боже. Надеюсь, ты шутишь, пробормотала миз Мори. Разумеется, я шутил, но оказаться нежданно-негаданно одной из вершин любовного треугольника – событие малоприятное, и это выбило меня из колеи. Чтобы восстановить равновесие, я осушил свой бокал и, посмотрев на бутылку, увидел, что она уже пуста. Водки выпьешь? – спросила миз Мори. Ее взгляд был полон жалости, а это блюдо всегда подают лишь чуточку теплым. Подвал моего сердца затопила черная тоска, и я ограничился немым кивком. Она пошла на кухню за чистыми стаканами, а мы с Сонни остались сидеть в неловком молчании. Будучи налитой и испробованной, водка не обманула моих ожиданий – только таким ядреным, ароматным растворителем и можно было омыть изнутри заляпанные и облезлые стены моей души.

Может, съездим как-нибудь в Японию? – спросил Сонни. Я бы хотел познакомиться с Эйбом.

Я тоже хотела бы вас познакомить, сказала миз Мори. Он борец, как и ты.

Водка располагает к честности, особенно если добавить в нее лед, как сделал я. Водка со льдом так прозрачна, чиста и крепка, что эти ее качества передаются пьющим. Я проглотил остаток своей, готовясь к неизбежным моральным синякам. Еще с наших университетских лет я хотел спросить у тебя одну вещь, Сонни. Тогда ты все говорил, как горячо ты веришь в народ и революцию, помнишь? Жалко, что вы его не слышали, миз Мори. Он такие речи заворачивал!

Я бы с удовольствием послушала, сказала миз Мори. С большим удовольствием.

Но если бы вы их послушали, то сами спросили бы, почему он не вернулся и не стал сражаться за революцию, в которую так страстно верил. Или почему не возвращается теперь, чтобы стать частью народа и строить революционное завтра. Даже ваш брат Эйб сел в тюрьму и уехал в Японию ради того, во что он верил.

И чего он этим добился? – спросила миз Мори.

Я все-таки хотел бы получить ответ на свой вопрос, Сонни. Ты еще здесь, потому что любишь миз Мори? Или ты еще здесь, потому что боишься?

Он содрогнулся. Я попал туда, где удар чувствуется всего больнее, – в солнечное сплетение совести, очень уязвимое у любого идеалиста. Обезоружить идеалиста легче легкого: надо просто спросить, почему он не на передовой линии в той битве, которую для себя выбрал. Слова не должны расходиться с делами, и я знал, хотя моим собеседникам это было и невдомек, что сам я верен этому принципу. Пристыженный, он уперся глазами в свои босые ноги, но на миз Мори это почему-то не произвело никакого эффекта. Она лишь взглянула на него с пониманием, но когда ее взор обратился на меня, в нем по-прежнему сквозила жалость и что-то еще – не укоризна ли? Пора было остановиться и вежливо откланяться, но водка, слишком медленно вытекающая сквозь засоренную сливную решетку в подвале моего сердца, побудила меня плыть дальше. Ты всегда с таким восхищением говорил о народе, сказал я. Если тебе так хочется быть со своим народом, езжай домой!

Его дом здесь, сказала миз Мори. С сигаретой в руке, вставшая на защиту Сонни, она была соблазнительна, как никогда. Он остался здесь, потому что здесь его земляки. И он должен работать, с ними и для них. Неужели ты не понимаешь? Ведь твой дом теперь тоже здесь, разве не так?

Сонни коснулся ее руки пониже плеча и сказал: София. В горле у меня стоял ком, но я не мог сглотнуть, глядя, как она положила свою руку на его. Не защищай меня. Он прав. Да неужто? Такого я от него раньше никогда не слышал. Можно было праздновать победу, но мне становилось все яснее, что и душой, и разумом миз Мори останется на стороне Сонни, какие бы аргументы против него я ни приводил. Он допил свою водку и сказал: я живу в этой стране уже четырнадцать лет. Еще через несколько лет получится, что я прожил здесь столько же, сколько на родине. У меня никогда не было таких планов. Как и ты, я приехал сюда учиться. Я хорошо помню, как прощался в аэропорту с родителями и обещал им вернуться, чтобы помочь нашей стране. У меня же будет американское образование, лучшее в мире! И я воспользуюсь этими знаниями, чтобы помочь нашему народу избавиться от американцев. Вот на что я надеялся.