Карта и территория. Риск, человеческая природа и проблемы прогнозирования - Алан Гринспен

Глобализация развивалась, а с нею расширялся и наш импорт. Наша доля в мировом ВВП, составлявшая почти половину в первые послевоенные годы, опустилась ниже 30 % к 1980 г. Импорт товаров вырос с 2,4 % ВВП в 1947 г. до 13,7 % в 2013 г. (пример 11.2). Доля рабочих, объединенных в профсоюзы, начала снижаться. Забастовочная активность резко упала. Доля национального дохода, приходящаяся на прибыль компаний, снижавшаяся в послевоенные годы, в начале 1980-х гг. пошла вверх, а за нею последовали цены акций. Одновременно с этим ростом усиливалось и неравенство доходов. Такой тренд сохранялся вплоть до начала кризиса 2008 г. Явно благоприятный для бизнеса экономический климат до 2008 г. подпитывался эйфорическими бумами, быстро следовавшими один за другим в 1993–2006 гг. Политики, настроенные против такого положения вещей, были вынуждены умолкнуть.

Что можно было сделать, чтобы остановить и, возможно, повернуть вспять рост неравенства доходов, разделяющий общество? Отказ США от глобальной конкуренции — нереальная идея. Это привело бы только к сокращению общего уровня экономической активности, как внутри страны, так и за ее пределами. Это поставило бы под угрозу статус доллара в качестве бесспорной мировой резервной валюты. Ограничение постоянного роста цен акций и отношения затрат на капитал к затратам на рабочую силу принесло бы тот же результат. Налогообложение групп с высокими доходами имеет свои ограничения. К 2008 г., согласно данным Бюджетного управления Конгресса, более 94 % подоходного налога взималось с доходов 20 % домохозяйств по сравнению с 65 % в 1979 г.

С началом кризиса возникли резкие разногласия между республиканцами и демократами, которые привели к недавним «финансовым обрывам», спонтанным секвестрам и общему разладу так необходимого законодательного сотрудничества.

Этот разлад, судя по всему, является косвенным следствием примерно 10 %-ного годового роста социальных выплат в течение последних 50 лет, санкционированного обеими партиями, и сокращения налогов после 2001 г., уничтожавшего бюджетную гибкость, которая была принципиально важной при поиске приемлемых для всех сторон бюджетных решений.

Как отмечено в главе 9, рост социальных выплат вытесняет капиталовложения практически доллар на доллар, что существенно замедляет экономический рост. Непредвиденным и неприятным следствием этого стало сокращение наших возможностей финансировать будущие социальные программы. На мой взгляд, в ретроспективе, если бы мы поднимали социальные выплаты в соответствии с номинальным ростом ВВП после 1965 г. (6,7 % в год), а не с реальным, равным 9,3%14, мы бы достигли целей социального обеспечения хоть и медленнее, чем предполагалось, но без перегрузки двигателя экономического роста Америки, главного источника средств на социальные выплаты.

Конечно, в ретроспективе все выглядит ясно и понятно. Как отмечалось в главе 9, в начале 1960-х гг. налогово-бюджетная политика воспринималась как слишком жесткая, создающая «финансовый тормоз», который, как считалось, ограничивал экономический рост. Я что-то не припомню какого-либо беспокойства по поводу излишней корректировки политики в сторону снижения налогов и увеличения расходов. В реальности чистые сбережения федерального правительства были профицитными в 1959–1966 гг. Мы не предвидели, однако, в полной мере, насколько эти программы сократят валовые внутренние сбережения и, как следствие, экономический рост в целом.

Замедление роста в последней половине века оставило нам намного меньше возможностей для дальнейшего расширения социальных выплат, особенно с учетом ограничений на сокращение программ дискреционных расходов. Изменение нашего текущего направления движения, со всей очевидностью, экономически оправдано. Если этого не сделать, мы рискуем столкнуться еще с одним финансовым кризисом. Размах нашей налогово-бюджетной проблемы можно представить, глядя на резкий рост доли расходов, которые финансировались в последние годы из заимствований, а не из налоговых поступлений. Эта доля выросла с 0 % в 2001 г. до 45 % в начале 2010 г., и умеренно снизилась до 32 % в 2012 г.

Снижение дефицита даже до уровня, обеспечивающего стабилизацию отношения долга к ВВП, требует резкого сокращения расходов и/или существенного роста бюджетных поступлений. Избиратели привыкли не только к получению новых выплат, но и к постоянному увеличению уже существующих. Многие из конгрессменов, которые хотели бы снизить налоги, натыкаются на то, что они уже санкционировали расширение выплат, и их теперь нужно финансировать.

Несмотря на кажущуюся сложность разворота политики такого масштаба, есть немало исторических примеров его осуществления. Так, Швеция, очень уважаемое государство всеобщего благосостояния, в 1990 г. пережила кризис и инициировала масштабное изменение курса. Доля государства в ВВП существенно сократилась в 1993–2013 гг. Швеция сбалансировала свои доходы и расходы. Ее экономика стала конкурентоспособной. Там знают, что предстоит еще немало сделать, но Economist, после тщательного изучения опыта восстановления экономики Швеции и других скандинавских стран, сделал вывод, что «в скором времени мир будет заниматься изучением скандинавской модели»15.

Результаты, достигнутые скандинавскими странами, безусловно, уникальны в плане демонстрации невероятной силы рыночной конкуренции. Китай, который вряд ли можно сравнивать с демократической Швецией, тем не менее, показывает пример оздоровляющего эффекта дерегулирования рынков и свободной конкуренции. И, конечно, можно только восхищаться невероятной твердостью Маргарет Тэтчер, которая буквально вытащила Великобританию из экономической ямы в 1980-х гг.

К сожалению, с 2009 г. США идут в обратном направлении. Наша политика стимулирования после кризиса 2008 г. не привела к восстановлению докризисного роста в связи с причинами, которые рассматриваются в главе 7. Закон Додда — Франка о реформировании Уолл-стрит и закон о защите потребителей, вступивший в силу 21 июля 2010 г., привнесли неуверенность на финансовые рынки (см. главу 5). Никто не сомневается в том, что эйфория, ставшая причиной надувания доткомовского и жилищного пузырей, принесла с собой немало махинаций, которые, подозреваю, в значительной мере так и остались нераскрытыми. Мы никогда не сможем полностью исключить такого рода действия. Они слишком глубоко сидят в человеческой натуре16. Как и наше врожденное чувство справедливости, которое требует наказать нарушителей. Но наказание за злоупотребления, если это не доказанный преступный обман, который, конечно, должен беспощадно преследоваться, практически не имеет отношения к восстановлению экономики до желаемого уровня. Возмездие может принести душевное спокойствие, но оно редко бывает экономически продуктивным.

Конкуренция является фундаментальной движущей силой капитализма. Череда успехов Китая в последние десятилетия так называемых азиатских тигров поколением ранее, а также восстановление Западной Германии после Второй мировой войны были результатом, главным образом, устранения барьеров на пути конкуренции. Великий вклад экономистов-классиков — Адама Смита и его последователей — заключался в том, что они показали, как спрос и предложение формируют систему цен, которая направляет ресурсы на удовлетворение потребностей покупателей. Конечно, эти экономические принципы справедливы в контексте преследования людьми собственных долгосрочных интересов. В конце XVIII в., да и впоследствии, никто не верил до конца в такое допущение, однако это было достаточно близко к реальности, чтобы новые для XVIII столетия экономические парадигмы заслуживали доверия.