Сабля, трубка, конь казацкий - Степан Кулик

– Спасибо…

Я опасливо выколотил о подошву остатки тлеющего зелья и притоптал угольки. М-да, тот еще опиум для народа.

Василий вопросов не задавал, ждал, пока сам созрею. А мне душу излить – одно облегчение. Пересказал все, что видел, в самых красочных выражениях. Даже к пантомиме пару раз прибегал, когда слов не хватало. И, честно говоря, был разочарован едва ли не демонстративным равнодушием запорожца. Неужели ему настолько безразлична судьба тысяч людей? Небось, когда я чамбул Сафар-бея разглядел – чуть не пританцовывал от возбуждения. Ну, правильно! Тогда о своей шкуре заботился, а сейчас чего? Подумаешь: кто-то… где-то… с кем-то… рубится насмерть. В первый или последний раз, что ли? Нас ведь там не было.

Почти угадал. Правда, немного под иным соусом.

– Картинка и в самом деле малоприятная… – задумчиво протянул запорожец. – Воочию увидеть тысячи смертей, еще и в одночасье – не полумисок галушек со сметаной стрескать. Помню, когда первый раз в бою побывал – сутки как пришибленный ходил. И ведь сам не сражался, только мушкеты набивал. А тут такое побоище… Но какое и где именно? Судя по штандартам и вооружению – османы с ляхами бьются. Ну, так это, почитай, каждый божий год случается. Крепость над водой… Тоже не примета. Через одну поближе к реке ставят. Чтоб защиту усилить и рвы не копать… Даже время года не понять. Зеленая трава… Синее небо. Солнце высоко. От Благовещения до Воздвижения креста Господнего. Да и с годом… тоже. Было, будет… или прямо сейчас рубятся? Как понять?

Да уж. Кругом Василий прав. Никаких привязок. Один общий план. Если только…

– Хотин. Это точно Хотинская крепость! А год… м-м-м… – на всякий случай я быстро пересчитал в старинную систему летоисчисления, которая ведет отсчет от сотворения мира. – Семь тысяч сто тридцать первый[48]. И даже не спрашивай: откуда я знаю. Знаю и всё.

Блин горелый. Если уж я «оттуда», то хоть какую-то пользу надо извлечь?

– Хватит хворосту или еще принести? А то, может, мне и саламаху самому сварить? – байрачник свалил к ногам объемистую охапку сушняка и вопросительно уставился на нас. – Странные вы… То торопитесь куда-то, то за битый час с места не сдвинулись. Уходил – стояли. Вернулся – на том же месте торчат. Корни пустили, что ли?

– Хотин, значит? – задумчиво переспросил Полупуд, не обращая на нежить внимания. – А татарчук на карте отмечал броды и водопои для прохода купеческого каравана… Вот так значит. Что ж, это будет далеко не первый караван, который посылает на наши земли Османская Порта… Авось, встретим гостей, как надлежит, со всем почетом. И спровадим так же. Осталось понять, какой нынче год… – и, дернув щекой, закончил: – На Сечь нам надо, Петро. И чем скорее мы туда попадем – тем лучше.

– Так что, прямо сейчас и пойдете? – опять влез Остап. – Даже не отобедав? Зачем же я хворост тащил? Историю рассказать обещали.

– Расскажем, расскажем… не журись… – Полупуд приятельски похлопал старика по плечу. – Тебе ж лучше. Чем быстрее мы на Низ доберемся, тем скорее сюда казаки придут. Тебя сменят.

– Куда уже мне… – махнул рукой тот. – Отвык я от людей. В монастырь если только. Но с этим погожу… Покуда сам с собой управиться могу – никому в тяжесть быть не хочу.

– Твоя жизнь, тебе и решать… – не стал разубеждать отшельника запорожец. – Давай и в самом деле обедом займемся. Я огонь разведу, а ты, Петро, тащи бесаги. Все равно нынче из меня ходок никудышный. Так что до утра можем подождать. Перекусим, отдохнем, обмозгуем, как дорогу срезать. Пешкодралом до Коша долго волочиться. Вот, зараза… Хоть бери да назад возвращайся. Дня четыре потеряем, зато снова коней получим. Как считаешь?

Впервые за все время нашего знакомства Василий задал вопрос без подначки, серьезно. Как равному.

– А есть еще соображения?

– Свернуть к воде. Тут, напрямки, к притоке Конской день ходьбы, не больше. Плот связать. Хоть какой… И сплавиться по воде. Приятного мало, зато подметки целы будут. И неделю, не меньше, выгадаем.

– По воде, говоришь… – что-то мелькнуло на грани восприятия. – Гм…

– А ты чего задумал?

– Погоди, Василий. Не торопи. Сперва харчи принесу. Заодно и с мыслями соберусь. А то они у меня сейчас, как те овцы без чабана. Разбрелись по всем закоулкам.

Полупуд только хмыкнул. А когда я отошел достаточно далеко, чтобы казак решил, что я не услышу, негромко прибавил:

– Слышал, старый, с кем у одного костра сидеть довелось? Тут, когда хоть одна дельная думка морду кажет, не знаешь куда от счастья бежать. А у него – целая отара… То-то… Так что не отлынивай, тащи еще дров.

* * *

Небольшой ручеек – шагом переступить и не замочить ног – тихонько журчал между трав, обозначая себя не видом бегущей воды, а густой и темной зеленью. Путевая нить в жухлой степи, указывающая верное направление.

Мы с Василием бредем вдоль нее уже часов… Навьючив седла, бесаги и прочую амуницию, без зазрения совести, изъятую из запасника Остапа.

Сколько точнее топаем? А шут его знает… Сам бы не отказался от любых часов, на которых делений больше, чем четыре: «утро», «день», «вечер», «ночь». Никак не научусь определять время по тени. Выходили – едва серелось, а сейчас солнце уже почти над макушкой зависает. И жарит так, что невольно правый глаз щурить приходится, чтобы шею не свернуть, постоянно отворачиваясь. Вот когда б пригодилась бейсболка или хотя бы широкополая шляпа. Как только доберусь до цивилизации – головным убором озабочусь в первую очередь. А то хоть седло надевай.

Кстати. Почему нет? Кто меня тут увидит? Носят же на Востоке кувшины на головах…

Как там в наставлениях по боевым единоборствам? Мысль опережает действие, или наоборот? А я чем хуже?

– Ты только ржать не начни? – проворчал Василий, который, как и положено командиру, замыкает колонну. А мне, как наименее полезному члену отряда, любезно предоставлена возможность встречать любую возможную опасность. Которой, слава богу, пока не видать… Может, выбрали лимит? Хотя бы на эту неделю…

Должен признать, Василий умел ждать. Приправленная двумя горстями перетертых в труху сушеных грибов – угощение байрачника, саламаха булькала, источая дивные ароматы. Я травил одну байку за другой, едва успевая переводить их на здешний лад. Даже спеть попытался, но этого душевного порыва сотрапезники не одобрили. Причем дружным хором. Никогда не думал, что все так плохо. Надо будет взять пару уроков вокала при случае. А хоть бы у лирника или кобзаря.

Короче, «Ревет и стонет…» пришлось закончить речитативом. Этот вариант публике пришелся больше по вкусу, так что на бис я еще исполнил отрывок из Гоголя. О редкой птице, долетающей до середины Днепра.

И как оно часто бывает, без какой-либо внятной привязки, но именно в тот момент, когда я произносил: «Чуден Днепр и при теплой летней ночи…», – вертевшаяся в голове мысль окончательно сформировалась. Соответственно, я запнулся, потерял нить повествования и умолк.