Тихая Виледь - Николай Редькин

На перекрестке улиц Советской и Ленина он постоял, пропуская машины и глядя на четырехэтажное здание Дома ветеранов, в одной из клетушек-квартир которого его столетняя бабушка Дарья перемогала зиму с одинокими стариками и старушками из всех окрестных деревень.

Здание это на фоне других одноэтажных частных домов казалось огромным, тяжелым. Одним торцом оно выходило к центральной улице, другим к реке, на берегу которой в этом месте стоял бар-часовня (с перекрестка он не был виден).

Миновав перекресток, он пошел дальше. Он хотел побродить по селу накануне отъезда, проститься со знакомыми местами.

У огромной кирпичной арки остановился. По обе стороны арки висели стенды с фотографиями передовиков покровского колхоза.

Через арку въезжали частные и служебные машины. Останавливались на площади перед двухэтажным каменным зданием колхозной конторы, по ту и другую сторону от огромного бюста Ленина, что стоял в центре этой небольшой приконторной площади (покровское хозяйство носило имя вождя).

Постояв с минуту, Борис перешел дорогу и по узенькой улице, застроенной частными домами, пошел к реке.

В этом месте река делала крутой поворот, и берег, на котором стояли частные дома и вдоль которого тянулись картофельные огороды, был очень высоким.

Борис стоял на берегу, наблюдая, как внизу, на небольшом плотике, привязанном к берегу, молодая женщина полоскала белье (звуки эти были приятны ему в вечерней тишине). Низкорослый мужчина помогал ей – отжимал белье и бросал в большой таз.

От плотика вверх, прямо к тропинке, на которой стоял Борис, тянулись сходни из длинных досок, сколоченных большими брусками, которые служили ступеньками.

Когда мужчина, отжав последнюю вещь, вскинул тяжелый таз на плечо и стал подниматься по сходням, Борис, не дожидаясь его, отправился назад по тропинке между кустами картошки, что была посажена здесь до самого обрывистого берега.

Вскоре вышел на центральную улицу.

Возвращаясь к дому Манефы, он все-таки прошел мимо райкома, окна которого теперь были темны. Но у райкомовских дверей по-прежнему стоял милиционер с кобурой на боку…

Настя и Алексей сегодня снова выкинули номер – не ночевали дома.

Они долго бродили в покровском поле, где еще в разгаре был колхозный сенокос (до самой реки тянулись валы неубранного сена), а потом не на танцы отправились, а в Заднегорье, надеясь получить приют у бабушки Дарьи.

Бабушка приняла их с охотою.

Всю ночь они провели в классе-избе в объятиях друг друга, а днем, когда солнце уже клонилось к полудню, проснулись и, счастливые, побежали с угора к Портомою, где, умываясь, брызгали друг в друга водой и хохотали на всю округу. Набесившись вволю, они стали медленно подниматься в деревню по дороге, которая, как действительно казалось отсюда, снизу, не в деревню вела, а в небеса.

Алексей подхватил какую-то палку и шел, на нее опираясь, а Настя, глядя на эту палку, отпускала в его адрес шуточки, какие могут быть только между влюбленными.

Однако, поднявшись выше, они перестали шутить и смеяться.

У школы (дома бабушки Дарьи) стояли машины.

Одна принадлежала Настиному отцу, другая Серьге Петрушину.

У кедра сидели два угрюмых мужика, которых молодые без труда узнали.

– Вот мы и попались, Лешенька, сейчас нам будет взбучка! – Настя говорила это так, как будто была довольна тем, что их сейчас ожидает.

– Будем драться! – как будто серьезно был настроен Алексей и сжал в руках палку.

– Да ты что, сумасшедший! Это же наши милые папочки.

– А вот мы поглядим сейчас, милые они папочки али враги заклятые. – И Алексей, к удивлению возлюбленной, тряхнул в воздухе своей палкой.

– Лешенька, – как будто всерьез перепугалась Настя, – так ведь их же двое. Они еще, слава Богу, крепкие мужики.

– А хоть и десятеро! – храбрился Лешенька.

– Безумец!

Подойдя же поближе к папочкам, Настя спросила как ни в чем не бывало:

– А вы чего тут делаете?

– Мы тут, доченька, колы в землю вбиваем! – как можно строже сказал папочка Насти, но доченька чувствовала, что он не сердится на нее.

– Хорошее дело! – Настя была серьезна. – А где же у вас колотушечка?

– А не виченька ли жиденькая была бы сейчас сподручнее?

– Нет, папочка, нам как раз нужна колотушечка. – И она подняла из травы у кедра старую колотушку. – Да вот же она! – обрадовалась Настя находке. – И мы желаем колик заколотить! – И чувствовал папочка, что не девочка это говорит, – женщина, с такой странной интонацией, с таким явным смыслом, что и правда хотелось ее вицей надрать. – Папочка, это Алексей, – как ни в чем не бывало продолжала Настя. – Алексей, это мой папочка. – Познакомив таким образом папочку с возлюбленным, она попросила у возлюбленного его палочку и, взяв ее, левой рукой поставила на землю вертикально, а колотушкой, что держала в правой, неловко по палке ударила.

– Вот ведь какая незадача! – как будто расстроилась Настя. – Вы, Борис Ефимович, почему здесь все окосили? Кто это вам такой наряд дал? Устроили, понимашь, сенокос – земля высохла! Кол в землю не лезет! Одно наказание…

– А ты к черемухам отойди, там земелюшка помягче будет.

Как удивился, как обрадовался этим словам отца Алексей! В них чувствовался внутренний, сдавленный смех.

– Леша, чуешь ли? Нас папочки в кусты отправляют. А потом сами же нас по кустам и ищут.

– Ох, Настя, Настя, – только и сказал рыжеволосый папочка.

– Да куда вы? Еще не время разбегаться-прятаться по кустам-завалинам, – кричала Настя уже от черемух, видя, что папочки пошли к машинам.

Рыжеволосый папочка, прежде чем сесть в машину, спросил у доченьки, едут ли они в Покрово.

– Не-а! – отвечала доченька. – Мы еще колик не забили да у бабушки Дарьи не нагостились.

– Ну, ребята, и чудаки же вы! – Серьга Петрушин, удивленный тем, что и Борис отказался ехать, хлопнул дверкой и выехал из деревни вслед за уазиком Федора Степановича.

Угрюмый Борис отправился в Покрово пешком – вниз, с угора, Подогородцами – к Портомою… Алексей с Настей побоялись его остановить.

– Чего это вы расстраиваете отчов-то, – встретила Дарья молодежь, когда оба папочки отбыли, удостоверившись, что молодые живы и здоровы. – Не надрали они вас вичами-то?

– Не надрали, – смеялся Алексей, рассказывая бабушке, как обошлась с любимыми папочками Настя.

– А надо бы. Мы ране отца-то с матерью слушались. Не приведи Господи, если чего. А вы вон чего учудили!

– Да и мы не такие уж непослушные, – оправдывалась Настя.