Тихая Виледь - Николай Редькин

– А я уж и не ждала вас сегодня, – смеялась тетка Манефа, когда они, счастливые, пришли к ней, уже готовившейся ко сну. – И чего этакое сегодня с вами? – Она подозрительно разглядывала их. – Вы какие-то не такие. Али случилось чего? – И она тут же любя набросилась на Настю. – Ты чего такое с парнем моим сделала? На-ко, на-ко…

– Я его, тетка Манефа, в верующего обратила, – смеялась Настя. – Я, знаешь ли, не люблю, когда не верят.

Если не верует человек ни во что, так что же это за человек такой? А уж если мне не верят, то этого я пуще всего не люблю!

– Не богохульствуй! – пригрозила Манефа, не имея сил сердиться на Настю. – С парнем, говорю, чего такое наделала сегодня?

Парень молчал, а Настя, устраиваясь рядом с ним за столом, говорила без умолку Манефе, что ставила на стол чашки:

– Неверующий сегодня поверил! Ведь поверил же, Алешенька? – И так как смущенный Алешенька продолжал молчать, возлюбленная его обсказывала Манефе, во что тот поверил. – Знает теперь Алешенька, что есть на земле Божьи добродетели. Любовь, верность, преданность, непорочность. А то ведь, христовый, не верил…

Манефа качала головой.

– И как же это ты, девонька, его в верующего-то обратила?

– А теперь уж не я, а ты, тетка Манефа, богохульствуешь, – хохотала Настя.

– Ох, девка! – Манефа, разливая чай, серьезно говорила, что сказывают в селе, будто бы Валерка войну Алексею объявил.

– Да он опять перекрасился, – не могла сдержать смеха Настя.

Речь шла о том крашеном парне, которого приметил Алексей в летнем парке в тот июльский вечер, когда впервые увидел Настю.

– Да мы уж помахались с ним, – сказал Алексей сдержанно и поинтересовался у тетки, кто он такой, крашеный.

Тетка подробно обсказала, что Валерка внук Василисы поповской и Веньки Гомзякова, что доживают свой век в городе К. у сына, но каждое лето приезжают в село, где у них дом и участок земли (да в Заднегорье еще изба). Но этим летом приехали только Валерка с матерью, женщиной городской, любившей не в огороде копаться, а загорать на реке или на задворье, куда она выносила раскладушку и ложилась на нее в купальнике, принимала, так сказать, солнечные ванны.

– А Валерку-то надоумили, – продолжала Манефа, – пришептать Настю-то, так он, сказывают, к Нюрке Петрушиной бегает. Нюрка-то будто бы чего-то знает…

– Не кулаками, так шепотками, – усмехнулась Настя.

– А ты не ухмыляйся, – строго сказала Манефа, – дело-то не такое уж и шуточное. Не поил ли тебя Валерка водичкой, чайком ли…

– Да нет вроде, – растерялась Настя, – газировкой, разве что…

– Вот-вот! А ежели как он газировкой этой ноги свои омыл да потом тебя напоил, – не отвяжешься. Верный, говорят, способ бабу удержать…

– Да мне глядеть-то в его сторону тошно! – заявила Настя.

– Ну, значит, не припоил еще. Поостерегись. Вот я чего тебе скажу: настоящий шарамыжник[56] этот Валерка. Нагляделась я на него. То ласково тебе поет, а то такое ляпнет! Так и эдак извернется, и чего выкинет в следующую минуту – не угадаешь. Вертежник[57]! Я как глянула на него – Нефедко, настоящий Нефедко. Ишь где показался. Был у нас такой дикарь в деревне. Все пел: «Бога нет, царя не надо…». Вот и допелись.

– Тетка Манефа! – взмолилась Настя. – Да неужто я не чувствую, кто вертежник, а кто…

– Нарожают выпоротков, а потом и сладить с ними ничего не могут, – разошлась Манефа, вспомнив недобрым словом и матушку Валерки крашеного, что на задворье каждый день нагишом лежит.

– А ты, часом, ноженьки свои не омыла тем чайком, что у Портомоя меня поила? – Алексей нахмурил брови и пожаловался тетке. – Она мне чайку давала и все приговаривала, мол, не бойся, чай. Просто чай…

– Ну да Настя-то у тебя девка хорошая, – защитила Манефа девку, от души смеющуюся сейчас. – А ведь шепотуньи-то разные бывают. И такое прискажут, и так это вылезет – не приведи Господи.

Настя сощурила глазки:

– А скажи-ко, Манефа, Агафья с Заднегорья какая гадалка была? Она хоть и дальняя, но родственница моя.

– Добрая была Агафьюшка, помогала всем, Царство ей Небесное. – И Манефа стала рассказывать, какой была шептушка Агафья. – Как-то к ней баба пришла с Прислонихи со своим горем: от нее ушел мужик. Ей уж за пятьдесят было, а он молодую нашел и бросил ее. Вот она и говорит Агафье: «Ты мне сделай, чтоб он ко мне вернулся, а я тебе чего надо, того и дам». А та и говорит: «Ну, я сделаю. Только ты мне покажи, какой он на лицо». Мудрая была Агафьюшка. И вот этот мужик у нас в деревне оказался: помогал строиться отцу нашему, Царство ему Небесное, избу поднимали. Ярыгин его фамилия…

– Уж не тот ли, не денщик ли Барклая? – спросил Алексей.

– Да уж денщика-то давно в живых не было. Сын его это был. А вот уж имени-то и не вспомню.

В Прислонихе чуть ли не все Ярыгины жили, разве упомнишь. Да и мне эту историю бабушка Дарья сказывала, когда я еще в девках была. А уж сколько лет прошло… – Манефа вздохнула. – Ну вот, баба-то пришла к Агафье и обрисовала, какой он, в какой рубахе. Да чего особенно расписывать: незнакомого-то мужика в деревне все видят. Не наш, ясное дело. И вот пошла Агафья к строянке посмотреть на мужика.

Посмотрела да только головой покачала. Воротилась домой, а баба ее дожидается: «Ну, чего, как?» А та говорит ей: «Ой, девка! Ты ладишь экого парня у себя удержать? Ты ведь ему в матери годишься. В бабушки. Ты чего, девка, задумала?» «Да ведь мы с ним жили», – закуксилась баба. «Да мало ли чего жили? Знаешь, я чего тебе скажу? Мне никакие платы твои не надо, никакие полотенца, выходные полушалки, деньги не надо. А я уж этому молодому парню не посоветую с тобой жить. Ему молодую надо. Семью надо заводить. Детей. А ты кого ему нарожаешь? Ты не забыла, сколько тебе годков-то?» Баба разревелась, разбранилась: «Я тебе все богатство хотела отдать». А Агафья ей: «Не надо мне твоего богатства, а я его молодость губить не буду. И ты больше не старайся и ни к кому не ходи». Так вот, дорогие мои, всему свое времечко Богом отпущено. – закончила свой рассказ Манефа.

– Я бы тебя, тетка Манефа, каждый день слушала. – Было уже поздно, и Настя собралась уходить.

– Так ведь язык-от, Настенька, за век-от не шибко уробился. Правду сказывал Петруша, Царство ему Небесное, спины гнули да молчали. А теперь вот только и поговорить. Приходи, пошумим еще…

Алексей пошел проводить Настю, пообещав тетке, что придет ночевать.

В Заднегорье Татьяна Владимировна взбудоражила все свое семейство. Она, не спавшая ночь, пребывала в весьма раздраженном состоянии и не давала никому покоя.