Страсти по адмиралу Кетлинскому - Владимир Шигин

В ответ на это Кетлинский и ряд офицеров заявляли, что организаторами взрыва, наоборот, являются матросы, которые были подкуплены германскими агентами. При этом командир «Аскольда» ссылался на примеры подобных диверсий во французском флоте, а также на взрыв в Севастополе линкора «Императрица Мария», произошедшего в октябре того же, 1916 года.

Из воспоминаний инженер-механика крейсера «Аскольд» В.Л. Бжезинского: «В этой комиссии, известной под названием «Комиссии Лесниченко», были собраны все письменные заявления команды и документальные данные как Тулонского суда, так и ремонта крейсера, а также сняты допросы со многих заинтересованных причастных лиц, включая самого Кетлинского. В июле 1917 года в церковной палубе крейсера было организовано общее собрание команды, на кагором происходил разбор дела, но существу суд над офицерами, где было много трагикомического. Кетлинский выступал в парадной форме капитана 1-го ранга, в мундире, при погонах и золотом оружии, которым он был награжден в Черном море. Он стоял сбоку стола президиума и имел внушительный вид. Говорил Кетлинский обдуманно и уверенно, он образно представил впечатление о корабле во время его назначения командиром и нарисовал задачи, которые ставил перед собой, и, призывая в свидетели команду, подчеркнул свои достижения и заслуги в отношении улучшения быта команды и культурного развития. Привел пример своей требовательности и даже придирчивости к офицерам, повышение боеспособности корабля, готового для защиты завоеваний революции от врага нашей родины — германцев. Несколько раз он с ораторским искусством обращался к собранию с вопросом; «Разве это не так? Вы сами были свидетелями». Из общего количества более 500 человек экипажа старых аскольдовцев насчитывалось не более половины, и, главное, что из этого остатка большинство относилось пассивно к тулонскому событию но различным причинам. Если полагаться на память, по моему мнению, группа «непримиримых», которая требовала отмщения за погибших и пострадавших насчитывала несколько десятков человек, из них некоторые имели претензии персонально к Кетлинскому.

Уже в самом начале собрания «непримиримые» подавали голоса с места, требуя ответа, за что расстреляли невинных людей. Однако эти выкрики сдерживались шиканьем большинства, расположенного положительно к словам Кетлинского. В отношении тулонского инцидента последний стал в положение человека, уверенного в виновности осужденных, и с точки зрения самозащиты, конечно, поступил верно. Он сослался на то, что приехал и принял корабль, когда следствие было закончено и формировался состав судна. О телеграмме Григоровича и предложении префекта Тулона Кетлинский умолчал, наоборот, он сослался на директиву, полученную при назначении командиром крейсера, из которой следовало, что если бы он не утвердил приговор, то это сделало бы, начальство. «Мне предстояло конфирмировать приговор. Я над ним продумал всю ночь. Будучи всю жизнь против смертной казни, я не без мучительных колебаний принял это решение. Но дело было слишком ясно: люди, которые решились взорвать крейсер, на котором мирно спали 500 человек их же товарищей, не могли действовать по политическим убеждениям; это — звери, которые взялись за свой гнусный поступок за деньги. Я знаю, например, что в Германии подговорили одного нашего революционера, пленного, организовать взрыв дредноута «Императрица Мария». Он согласился, получил деньги и адрес помощников в России, приехал в Севастополь и там выдал германские замыслы. Одновременно с «Аскольдом» была попытка взорвать французский крейсер «Кассини» также взрывом погреба. При словах, что осужденные — это звери, убийцы, «непримиримые» подняли такой шум, что председатель прервал оратора и с трудом установил порядок. Кричали: «Что это, Бешенцев — зверь? Царский приспешник? — и вполголоса добавляли: — Болт бы тебе в глотку!» Однако это были одиночные выкрики, и шум поднялся больше из-за того, что громадное большинство поддерживало командира и унимало «непримиримых». Отвечая на вопрос «А кто из них сознался?», Кетлинский подтвердил, что никто не сознался, если не считать заявления отца Петра о том, что на исповеди Шестаков отвечал одними словами: «Грешен батюшка!» На вопрос об очной ставке Кетлинский рассказал, что после суда осужденные попросили встречи с матросом Княжевым. «Я дал разрешение, — заявил командир, — и присутствовал при этом совместно с судовым священником Антоновым. Осужденные говорили Княжеву: «Княжев, сознайся, что это ты сделал!» Княжев ответил, что он тут ни при чем». По мнению Кетлинского, они больше говорили глазами, чем словами. Что значил этот разговор, он не понял. «Уверяю вас, — закончил Кетлинский, — что утверждение приговора было чистой формальностью. Судьба осужденных была решена судом, действовавшим, конечно, под некоторым влиянием Найденова. Списание 109 человек в Архангельск было решено до меня, и разбираться персонально о причинах высылки каждого из них я не мог. Вспомните, как много было работы по ускорению ремонта и, главное, организации службы по новому. Мне надо было как можно скорее очистить корабль от «прошлого» и успокоить личный состав».

При голосовании «виновен или нет» громадное большинство признало Кетлинского невиновным. Так закончилось разбирательство дела о Кетлинском У меня осталось впечатление, что в стычках большей части команды нового состава с группой «непримиримых» из старого состава было много личного. Непримиримо выступал машинист Карпов, пространно нарисовав историю взрыва и сваливая всю вину на офицерство, Карпов часто называл себя старым аскольдовцем, противопоставляя себя новым пополнениям, и последние за это его недолюбливали.

Перешли к «чистке» остального состава офицерства. Основные виновники репрессий — Петерсен, Быстроумов, Корнилов, Ландсберг и Шульгин — остались за границей, а такие, как Гунин, Булашевич, Кршимовский, Майумский, Штайер и др., прошли благополучно. Особая симпатия команды выпала на долю врача, и антипатия — к «батюшке», который еще утром пытался удрать с корабля в одежде матроса, но был задержан вахтенным… Унтер-офицер Григорьев напомнил Антонову, как при возращении с казни последний обратился к нему с упреком «Слабоват ты, когда пришлось расстреливать, оказался, как баба, упал в обморок!» Другие напомнили, что перед самой казнью Антонов вторично предложил осужденным исповедоваться, уговаривая: «Сознайтесь, легче будет на душе!» В общем, священнику Антонову было предъявлено много счетов, и ему бы несдобровать, если бы не обеденный перерыв. Судовой комитет предложил списать Антонова с корабля и выдать ему удостоверение о том, что он, поп-расстрига, не достоин быть руководителем паствы, даже учителем — ему нельзя разрешить воспитывать детей, а только землю пахать: «Пусть за сохой походит!»

На этом же собрании было принято предложение обратиться в Генеральный морской штаб с требованием командировать делегацию в Тулон и перевезти останки расстрелянных матросов в Россию, а также много говорилось о некачественности ремонта и особенно о разгулах кондукторов и фельдфебелей во Франции.

В целом комиссия Лесниченко пользовалась теми же материалами, которые объяснял взрыв происками немецких шпионов, однако в показаниях бывшего старшего офицера Быстроумова и некоторых других офицеров прибавились намеки на то, что к взрыву были причастны пораженцы — ленинцы… Впрочем, не стоит забывать, что комиссия Лесниченко проводила следствие в период господства Керенского и ожесточенной борьбы Временного правительства с большевиками летом 1917 года.