Запечатанное письмо - Эмма Донохью

Вторым потрясением была записка от мистера Фью, в которой он объясняет, что документ, подписанный им в моем присутствии, описывающий инцидент 1856 года, неизбежно обязывает меня выступить свидетельницей против твоего мужа. Помню, в чайной ты сказала, что никогда бы не попросила меня об этом, даже если бы от этого зависела вся твоя будущая жизнь; я очень хорошо помню твои слова. Хелен, после всех твоих заверений не хочу думать, что ты снова ввела меня в заблуждение. Я стараюсь убедить себя, что в твоем нынешнем расстроенном состоянии ты недостаточно внятно рассказала мистеру Фью об этом инциденте и что отчасти он повинен в том, что подробно не разъяснил мне, к чему обязывают письменные показания. Но факт остается фактом: я оказалась перед перспективой встать перед судом и описать непристойное и жестокое нападение, о котором, как ты знаешь, у меня не сохранилось отчетливого воспоминания.

Стыд; злость при мысли о смущении и покорности, которые я проявила в прошлом месяце; сознание вины при мысли о роли (отчасти неосознаваемой), которую я сыграла в распаде семьи; ужас при мысли о последствиях как для меня лично, так и для моего издательства, и о вреде, который я, возможно, уже нанесла своему любимому делу… Все эти чувства причиняют мне невероятные страдания. А также, нужно ли говорить, глубокое сочувствие к твоему положению; желание горячо поддерживать тебя до конца, как средневековый рыцарь; тоска по тому, на что я только начала надеяться — на нашу совместную жизнь в будущем. Я пишу это письмо, и душа моя разрывается на части.

Я не знаю, как быть и что делать. Мне бесконечно дороги мои принципы, но похоже, я давно уже изменила им. Думаю, мне нужно собраться с силами, прежде чем сделать дальнейший шаг.

При сложившихся обстоятельствах, надеюсь, ты поймешь, что сейчас ты не можешь оставаться на Тэвитон-стрит. Я живу на глазах у публики, а ты с сегодняшнего дня приобрела дурную славу. Если станет известно, что мы с тобой живем под одной крышей, то и тебе и мне это принесет один лишь вред. Пожалуйста, поверь, что во всех испытаниях я всегда остаюсь

твоим верным другом, Фидо».

Подняв глаза, Хелен встретила презрительный взгляд горничной. Неужели она читала письмо? Нет, красная печать не сломана.

— Я упаковала ваши вещи, миссис Кодрингтон. — Ей протянули небольшой саквояж.

Хелен не обратила на него внимания.

— Где ваша хозяйка? В своей комнате?

— Ее нет дома, — с запинкой произнесла горничная, но ее слова звучат неубедительно.

Хелен направилась к лестнице на второй этаж.

Мисс Джонсон засеменила за ней.

— Она ушла, говорю вам.

На лестничной площадке она схватила Хелен за плечо.

Хелен брезгливо посмотрела на ее огрубевшую от работы руку, словно это паук.

— Я бы не советовала вам касаться меня. — Несчастная горничная убрала руку. — Фидо! — Она дернула ручку спальни. — Сейчас же открой!

Изнутри ни звука.

— Она в типографии, — с запозданием придумала горничная.

— Фидо, ты не можешь вот так меня бросить! — крикнула Хелен, прижимаясь ртом к двери. — Поверить не могу, чтобы ты смогла написать мне так холодно и рассудочно! Джонсон, вам что, нечего делать?! — раздраженно набросилась она на горничную, но та не двинулась с места. Хелен снова повернулась к двери. — Фидо! Ты обвиняешь меня в том, что я вовлекла тебя в этот скандал, но я в этом не виновата. А как же я? Ведь я теряю все, что мне дорого. У меня отнято все, буквально все!

За дверью тишина, будто там прислушиваются; Хелен знает, что Фидо там, стоит перед окном или сидит, согнувшись на кровати, и хрипло дышит. (Хелен уверена, что если бы она не уделяла столько внимания своим легким, то с ними все было бы в порядке.)

— И ты называешь это дружбой?! — Она возмущена. — Захлопнуть передо мной дверь? Что ж, если ты попрекаешь меня моими словами, я могу сделать то же самое. «До тех пор, пока этот дом принадлежит мне, он и твой дом» — ты сказала мне это два дня назад! — Она ударила кулаком по дубовой двери. Ярость переполняет ее. — Ты — воплощенная честность и порядочность, да? Нет, дорогая моя, ты отъявленная лицемерка! И ты еще смеешь меня судить, хотя, несмотря на твои чопорные манеры, ты сделана из того же теста, что и я, и все наше женское племя. — Уголком глаза Хелен видела горничную и соображала, что можно при ней сказать. — Загляни в свое сердце, Фидо! — Теперь это яростный шепот. — В его скрытую пропасть, в тайны, которые ты ухитрилась похоронить в темноте своим трюком о «забывчивости» — ты можешь заглянуть в него и потом осуждать меня?

Наконец из-за двери донесся громкий непреклонный голос:

— Джонсон, немедленно выведи эту леди из дома!

Худые пальцы горничной впились в предплечье Хелен.

«2 октября 1864 г.

Дорогой Фью,

я пишу Вам из дома на Экклестон-сквер, где я поселилась в одиночестве, следуя Вашей рекомендации, поскольку на суд произвело бы плохое впечатление, если бы я переехала в отель. Я прилагаю описание подробностей нашей семейной жизни с адмиралом, о котором Вы просили, что составило примерно двенадцать страниц. Я постаралась быть как можно более точной, избегая того, что вы любезно называете „свойственной женщинам неопределенности“. Вряд ли можно ожидать, что спустя много лет (что касается некоторых случаев) я вспомню буквально все до мелочей, тем более что многие из приписываемых мне инцидентов просто не имели места, а другие, хотя и зловеще преувеличенные адвокатом моего мужа, казались мне слишком невинными, чтобы запоминать их.

По Вашей просьбе я прилагаю также список свидетелей, которые могут пожелать опровергнуть показания свидетелей моего мужа или открыть его подлинное лицо. NB.[62]Вызывать моего отца из Италии было бы ни к чему, так как он стар и немощен (и, добавлю доверительно, скорее встанет на сторону своего выдающегося зятя, чем в защиту своей несчастной дочери).

Я буду Вам очень признательна, если Вы одолжите мне пять фунтов на расходы, которые мне до сих пор не выдал адвокат моего мужа.

Искренне ваша, Хелен Кодрингтон».

«2 октябрь 1864 г.

Экклестон-сквер

Моя по-прежнему дорогая Фидо, или madre, как ты позволяла мне себя называть в более счастливые времена. Позволь мне принести мои горячие извинения за оскорбление, которое я нанесла тебе вчера в твоем доме! Во мне говорила злость на этот жестокий мир, а не я, твоя малышка.

По указанному выше адресу ты поймешь — поскольку во всем мире у меня нет ни единой души, которая приютила бы меня и на чью грудь я могла бы преклонить свою бедную голову, — что я возвратилась в опустевший мавзолей. Так как миссис Николс категорически отказывается исполнять обязанности горничной, мне приходится все делать самой, насколько это в моих силах. В любой другой год в эту пору, ввиду приближения зимы, я подбирала бы теплую одежду для моих дорогих дочерей… Но нет! Нельзя о них думать, иначе я совсем расклеюсь. Мне кажется, я уподобляюсь Робинзону Крузо, только женского рода, который перебирает осколки своей прошлой жизни.