Бывшие люди. Последние дни русской аристократии - Смит Дуглас

В 1930-е наибольшими привилегиями пользовалась партийная элита. Уже весной 1918 года госпожа Луначарская разъезжала по Петрограду в лимузине, который всего месяц назад принадлежал великому князю Павлу Александровичу, с его бывшим шофером Зверевым за рулем. В том же году ее муж получил квартиру в Александровском дворце в Царском Селе, над покоями, которые прежде занимала вдовствующая императрица Мария Федоровна. Госпожа Луначарская появлялась в театре в роскошных вечерних туалетах. Такова была норма для вождей революции. При Сталине привилегии были значительно расширены, роскошь стала доступна гораздо более широкому кругу правящей элиты, которая наслаждалась ею гораздо более демонстративно, чем аристократия предреволюционной эпохи.

Чарльз Килиберти, шофер американского посла Джозефа Дэвиса, привез на дачу Молотова, в 1937 году председателя Совнаркома, госпожу Дэвис, урожденную Марджори Мерриуезер Пост, светскую даму и наследницу огромного состояния. Дача Молотова была значительно больше поместья госпожи Дэвис на Лонг-Айленде, еду там подавали более обильную и разнообразную, а в гараже Молотова стояли шестнадцатицилиндровый «кадиллак» и несколько «паккардов» и «фордов». Как и другие богатые иностранцы, жившие в СССР, госпожа Дэвис захаживала в Торгсин, чтобы купить произведения искусства, антиквариат и мебель бывших дворян. Она была допущена в секретные хранилища, набитые золотом, серебром и драгоценными камнями, которые предлагались на продажу. Когда Дэвисы покидали СССР, советские официальные лица подарили им пару китайских ваз из шереметевского дворца в Останкине.

Спецраспределители, автомобили с шоферами, дачи, санатории на Черном море, особые школы и пионерские лагеря для детей: новый правящий класс советской России вел такой образ жизни, какой рядовые граждане и вообразить не могли. Люди, однако, были не вовсе слепы относительно образа жизни начальства: «Коммунисты в Москве живут как баре, ходят в соболях и с тростями в серебряной оправе». «Вот цель уничтожения уравниловки. Создать классы: коммунистов (или прежних дворян) и нас, смертных». Советская элита решительно отвергала эти обвинения, в качестве коренного отличия себя от царской элиты указывая на то, что они не владеют всеми этими вещами, а только имеют к ним доступ.

Среди тех, кто был допущен в этот избранный круг, был модный американский фотограф Джеймс Эббе, побывавший в СССР в 1932 году. В опере он сидел рядом с советскими начальниками и их женами в роскошных платьях, которым постоянно «целовали ручки»; он посетил московский ипподром, который оказался таким же «снобистским» и «фешенебельным», как любой ипподром Европы; подолгу засиживался в шикарном баре гостиницы «Метрополь». Бар пользовался популярностью среди дипломатов, журналистов и западных туристов благодаря своему джазовому оркестру и красивым, элегантно одетым официанткам. По свидетельству Эббе, большинство этих женщин были дочерьми бывших аристократов и богатых предпринимателей. Свободно говорящие по-английски, по-французски и по-немецки, они вынуждены были работать в этом баре в качестве приманки ОГПУ. Ничто, однако, не могло сравниться с парадными раутами, которые давала госпожа Литвинова, жена наркома иностранных дел. Гостей доставляли на лимузинах с шоферами в ее особняк на Спиридоновке, где десятью годами раньше молодые Голицыны и Шереметевы устраивали вечера со своими друзьями из АРА. Госпожа Литвинова встречала приглашенных наверху огромной парадной лестницы, протягивая для поцелуя руку в перчатке.

Но самые странные впечатления, которые получил Эббе в Советском Союзе, были от посещения «Общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев». Бывшие террористы собирались в городском особняке «в атмосфере аристократического клуба прошедшей эпохи, с частным рестораном и картинной галереей, где была большая коллекция фотографий, рисунков, картин и гравюр, посвященных царской тюрьме, многие из которых были подлинными произведениями искусства». Эббе отобедал с членами общества, и они отвезли его в загородный дом общества, который располагался в усадьбе Шереметевых Михайловское. Ему устроили экскурсию по усадьбе с ее замечательными соснами, чистейшими прудами и ухоженными газонами; старые амбары были отданы детской колонии; крестьяне жили в тех же избах, только служили теперь не Шереметевым, а членам общества. За цветами ухаживал старый садовник, оставшийся с шереметевских времен.

Когда Эббе осматривал большой барский дом, у него возникло ощущение, что прежние владельцы покинули его накануне. Все было в превосходном состоянии, дом с изысканной мебелью, очаровательным музыкальным салоном и огромной библиотекой, отделанной темным деревом, где на полках стояли в кожаных переплетах издания английской и французской классики, источая «дух культуры старого режима». Спали члены общества в кроватях с балдахинами; множество небольших железных кроватей было припасено на случай «чрезвычайного притока бывших революционеров во время летних отпусков». Гонг призывал их к обеду. «Аристократы революции усаживались вокруг круглого стола красного дерева. Когда я занял свое место за этим пролетарским столом короля Артура, я обратил внимание, что этим большевистским рыцарям и благородным дамам прислуживают крестьяне, одетые в ливреи с гербом общества политкаторжан: зарешеченное тюремное окно в венке из кандалов». Рядом с Эббе восседали знаменитые участники революционного движения, старые и седые. С одной стороны сидел Василий Перовский, брат Софьи Перовской, повешенной после убийства Александра II. Напротив – Михаил Фроленко, проведший в тюрьме двадцать четыре года. «Все время обеда эта небольшая компания смеялась, шутила и рассказывала занимательные истории о кровавом терроре революционных дней».

Уходя, Эббе заметил маленькую седую женщину, сидевшую на балконе. Это была Вера Фигнер, революционная деятельность которой началась еще в 1870-е. Она разрабатывала план покушения на Александра II и была приговорена к смертной казни, которую заменили двадцатилетним тюремным заключением. Публикация ее воспоминаний после революции принесла ей всемирную славу. Эббе никак не мог связать образ непреклонной террористки с симпатичной восьмидесятилетней старушкой в кружевном чепчике, погруженной в вышивание. Разоткровенничавшись, старушка шепнула ему: «Мы не за это боролись».

Старому шереметевскому садовнику тоже было что рассказать. Весной 1929 года поползли слухи, что графа Петра Шереметева, умершего в 1914 году, похоронили с золотым оружием. Грабители пытались проникнуть в склеп, но не смогли; чтобы положить конец кривотолкам, власти взломали крипту и вскрыли могилу. Когда гроб открыли, мороз побежал по спинам: тело графа Петра, помещенное в двойной запечатанный гроб, почти не подверглось тлению. Некоторые заговорили, что это мощи святого. Чтобы крипта не стала местом паломничества, тело графа тайно захоронили в другом месте, не отмеченном никаким знаком. Его закопали даже без гроба.

В те годы были разорены могилы многих Шереметевых. В мае 1927 года Ольга Шереметева записала рассказ Марии Гудович о судьбе старинной крипты Шереметевых в Знаменской церкви Новоспасского монастыря: