Бывшие люди. Последние дни русской аристократии - Смит Дуглас

Эти письма и рассказы, а также свидетельства всех, кто его знал, рисуют его человеком несгибаемого духа. Владимир был полон радости жизни: шутливый, остроумный, игривый, даже глуповатый, счастливый муж и отец, музыкант, писатель, охотник и путешественник, вечный оптимист, даже когда для этого не было никаких оснований, он мечтал после ссылки поселиться на берегу Черного моря.

Владимир Голицын вышел из Бутырской тюрьмы в конце 1933 года. Все очень обрадовались его возвращению в Дмитров. Все, кроме невесты его брата Сергея, Клавдии Бавыкиной. Сергей познакомился с ней, когда работал на осушении болот. Она была из простой рабочей семьи, которые неплохо устраивались при советской власти: делали карьеру, хорошо зарабатывали и жили вполне комфортно. Более того, они верили власти и ее вождям, верили сообщениям о «саботажниках» и «врагах народа» и были убеждены, что в тюрьме оказываются только настоящие преступники. Члены обеих семей были против брака Сергея и Клавдии. Семья Сергея находила Клавдию «некультурной» и надеялась, что он найдет себе пару из своего круга. Семья Клавдии опасалась, что, выйдя замуж за «бывшего человека», она подвергнет опасности не только себя, но и остальных. Один из родственников даже грозился донести на Сергея, если он не перестанет видеться с Клавдией. Сергей долго мучился, не зная как поступить. Опасаясь за будущее Клавдии, он пытался уговорить ее бросить его, но она решительно заявила, что готова разделить его судьбу. Они обвенчались в маленькой церкви в переулке между Пречистенкой и Арбатом весной 1934 года. Клавдия оставила девичью фамилию: так было безопаснее; обсуждали возможность Сергею взять ее фамилию, но он отказался. Лишь немногие члены семьи пришли на свадьбу и небольшую вечеринку в квартире родителей Клавдии.

Новобрачные поселились в Дмитрове неподалеку от родителей Сергея. Это было трудное время. Машу арестовали, а освободившись, она потеряла работу, и ее выгнали из школы. Деньги кончались. Несколько детей разом болели скарлатиной. Владимир страдал болезненным недугом колена. Промучившись несколько лет, он наконец решился сделать операцию и едва не умер от передозировки эфира, пока хирург удалял ему значительную часть коленного состава. Теперь у него одна нога не сгибалась и была на четыре сантиметра короче другой. Но, размышляя обо всем, что с ними происходит, он находил утешение в обыденной жизни семьи:

Эту дневниковую запись он завершил словами: «Писал в двенадцать ночи. Для обыска и ареста время уже слишком позднее».

К весне 1935 года атмосфера в Дмитрове стала ухудшаться. Однажды прошел слух, что их дом обещали сдать кому-то другому и они должны съехать, и это вызвало панику. Некоторые члены семьи даже собрались немедленно уехать в Чебоксары в надежде, что далеко от Москвы у них будет больше шансов избежать внимания милиции.

25 ноября сотрудники НКВД пришли в дом Голицыных и дали Владимиру двадцать четыре часа, в течение которых он должен был выехать за сто первый километр от Москвы. Накануне дочь Елены легла в больницу со скарлатиной; двоих сыновей изолировали. Они никак не могли ехать. Владимир послал письмо Корину с просьбой поговорить с Ягодой, наркомом внутренних дел. Не желая ставить друга в сложное положение, он просил Корина не хлопотать, если тот опасается, что это ему навредит. Но Корин согласился помочь, и хотя его хлопоты вызвали у Ягоды гнев, тот в конце концов отменил приказ, и семье было разрешено остаться в Дмитрове. Через год Ягода был арестован и вскоре расстрелян, его сменил Н. И. Ежов, осуществлявший Большой террор и тоже впоследствии расстрелянный.

Владимир предвидел такую же страшную участь для себя. Он вспоминал слова одного «недорезанного», который сказал ему: «Я себя чувствую, как мышь в мышеловке, которую облили керосином и которая ждет, чтобы поднесли спичку».

«Я вижу эту спичку все время», – писал Владимир.

В первые годы советской власти Царицыно-дачное переименовали в «Ленино-дачное». Здесь в 1928 году обосновалась, отбыв трехлетнюю ссылку, Анна Сабурова с детьми Борисом, Юрием и Ксенией. Их тянуло в Царицыно потому, что оно было близко от Москвы, и потому, что там жила родня – Варвара и Владимир Оболенские. Владимир нашел работу в местном совхозе, а когда его уволили, узнав, что он бывший князь, стал бухгалтером на кирпичном заводе. Почти одновременно с Сабуровыми здесь поселилась мать Варвары Мария Гудович с детьми Дмитрием, Андреем и Меринькой.

В начале 1929 года Борис и Юрий Сабуровы были арестованы; через несколько месяцев арестовали Дмитрия и Андрея Гудовичей. Все они были обвинены в создании подпольной контрреволюционной монархической организации. Бориса и Юрия приговорили к трем годам ссылки в Сибирь; это был их второй приговор после «дела фокстротистов». Андрей Гудович был также второй раз осужден и приговорен к ссылке в Сибирь на три года. Самый суровый приговор получил Дмитрий: пять лет лагерей. Он попал в Белбалтлаг в Карелии, близ Белого моря. Сначала работал на погрузке леса, потом был переведен на строительство Беломорско-Балтийского канала. Здесь он оставался до 1932 года, когда был досрочно освобожден и отправлен в Дмитров на строительство канала Москва – Волга. На фоне всех этих несчастий разворачивался роман бывшего князя Сергея Львова с Меринькой Гудович, которые сыграли свадьбу в том же году. Второй брак Мериньки, как и первый, закончился трагически.

Борис и Юрий были переведены в Бутырку, где ожидали решения своей участи. В одиннадцать вечера 31 августа их вывели из камер, повели на Казанский вокзал и на следующий день отправили в ссылку. Их привезли в Свердловск (бывший Екатеринбург), где поместили в одиночные камеры. 5 декабря они случайно узнали, что их повезут в Тобольский округ, Бориса – в Самарово, Юрия – в Сургут. Борис написал матери, чтобы она прислала зимние вещи и Библию. Братья доехали до Самарова вместе, затем Юрий отправился в Сургут.

Братья переживали свою вторую сибирскую ссылку по-разному. Юрий нашел работу и делал рисунки для маленькой деревенской избы-читальни, просил мать прислать краски, кисти и бумагу для работы. «Не беспокойтесь обо мне, – писал он матери. – Абсолютно не беспокойтесь. О Борисе можете. А обо мне не надо. Я совершенно здоров и чувствую себя превосходно». Через несколько недель его перевели в Сайгатино, стойбище из пятнадцати юрт на берегу Оби, в тридцати километрах к западу от Сургута. Он по-прежнему был счастлив. У него была собственная маленькая комната, достаточно теплой одежды и еды (молоко, масло, мясо, рыба, птица), он немножко зарабатывал, научившись шить меховые шапки, и собирал материал для этнографической статьи, которую надеялся опубликовать в журнале. В свободное время он охотился и катался на лыжах.