Метрополис. Город как величайшее достижение цивилизации - Бен Уилсон

– Какого черта ты делаешь? – закричал кузнец. – Ты свихнулся?

– А что ты делаешь? – ответил человек.

– Я пытаюсь работать. Но ты портишь мои инструменты и выкидываешь их.

– Ну, – сказал незнакомец, звали которого Данте Алигьери, – если тебе не нравится, когда кто-то портит твое, то не порти мое.

А дело все в том, что незадачливый кузнец напевал одну из поэм Данте, но обходился с текстом вольно – забывал одни слова, вставлял другие.

Другой образец городского уличного насилия, о причинах которого сам Данте писал: «Гордыня, зависть, алчность – вот в сердцах три жгучие искры, что вовек не дремлют»[191].

Жестокое соперничество, процветавшее в городах вроде Флоренции, определенно укорачивало жизни, но из него также рождался огонь творчества. Данте и Бокаччо высказывались против смертельно опасной раздробленности. Городской котел, в котором бурлили шторма интриг, вываривались политические махинации и войны, принуждал людей исследовать природу себе подобных и сам политический процесс. Каков лучший способ приручить тигра вроде Флоренции с ее смертельной враждой, ее невероятно богатыми лидерами, вовлеченными в политику низшими слоями и республиканской приверженностью к свободе? Имея в распоряжении античных авторов, например Аристотеля и Тита Ливия, но также горькие уроки недавней истории, авторы вроде Макиавелли, наследники долгой республиканской традиции, заложили основания не только для современной политической мысли, но и для исторической науки в целом. Соперничество городов в Италии, конкуренция между ними помогла расцвету искусств, наступлению художественного и архитектурного золотого века.

Небольшие эффективные города вроде Любека – многие были республиками – достигли вершины могущества в XV веке, и вдруг обнаружили, что находятся в невыгодной ситуации по сравнению с централизованными национальными государствами с большими резервами людской силы. Когда-то неуязвимые стены не могли устоять против новомодной артиллерии. Франциск I, король Франции, взял Милан штурмом в 1515 году. Император Священной Римской империи Карл V отобрал город у Франции в 1525-м, захватил Рим через два года и осадил Флоренцию в 1530-м, сокрушив республику. Генуя сдалась французам, потом стала лишь сателлитом Испанской империи. Венеция, зажатая между Францией и Испанией в Италии и находящаяся под угрозой Османской империи на море, начала понемногу сдавать позиции. Ганзейская лига к XVI веку столкнулась с более сильными, лучше организованными королевствами Англии, Швеции и Дании. Многие из составлявших Ганзу городов потеряли автономию, поскольку оказались на территории консолидирующихся государств вроде Польши или Пруссии. К тому моменту, когда прошла последняя Ганзейская ассамблея (в 1669-м; ее посетили девять членов), лига уже не значила ничего.

Но города так и оставались на передовой европейской войны, поскольку в XVI–XVII веках военное искусство на континенте свелось к науке осады и контросады, началась гонка вооружений между пушкарями и военными инженерами. Вокруг городов строились огромные укрепления в форме звезд, чтобы сделать их неуязвимыми перед артиллерией. Длинные, изматывающие войны той эпохи сделали европейских саперов экспертами в искусстве осады; кампании на износ дали армиям континента технологии далеко за пределами того, что знали в других частях мира. Урбанизация в Европе началась, вне сомнения, благодаря предприимчивости ее жителей; но ее динамизм подпитывался не столь позитивными источниками: Черная смерть, крестовые походы, смертельная конкуренция между городами и постоянные войны.

Возникший в результате европейский метрополис значительно отличался от городов остального мира. В нем не было демократии в том смысле, как ее понимаем мы, но он позволял жителям куда активнее участвовать в политике и обеспечивал большую социальную мобильность, если сравнивать с королевствами или бюрократическими городами Китая или Японии. Грамотность не была вездесущей, но процент грамотных в европейских городах был выше, чем где-либо. Слабые и уязвимые, города Запада тем не менее породили военную и коммерческую революцию, которая в итоге изменила всю планету.

Упадок Любека, как и той же Венеции, в основном произошел благодаря драматическому сдвигу торговых маршрутов, начавшемуся с конца XV столетия. После открытия Америки и прямых путей в Восточную Азию для Европы открылись громадные новые рынки. А на Северном море торговое доминирование Любека было уничтожено городом совершенного нового типа, Амстердамом. Ганзейская лига достаточно быстро потеряла влияние, но ее наследие в виде деловых практик, монополистической торговли и тактики запугивания распространилось по миру.

«Прославленный и величественный» Лиссабон ошеломил врача и географа Иеронима Мюнцера из Нюрнберга во время визита в 1494 году. Превращенный из городка на задворках Европы в чуть ли не самый красивый город континента, Лиссабон оказался на новом фронтире.

В доках Мюнцер созерцал не только огромное количество орехов, лимонов, миндаля, фиг, яблок и сахара, но «почти бесконечное число товаров», привозимых из Африки: кричаще окрашенные ткани, ковры, медные котлы, кардамон, перец горошком, слоновьи бивни и золото. Он видел огромного крокодила, подвешенного на хорах в монастыре Святой Троицы, дивился на клюв пеликана и на львов в клетках в замке Святого Хорхе; ему вскружили голову драконовы деревья, привезенные из Гвинейского залива и высаженные вокруг города. Он изучал громадные стебли сахарного тростника, африканское оружие и исполинские пилы из рыбьих костей.

Настоящий музей мира, что открылся в Лиссабоне в последние годы XV века, город, совершенно не похожий на другие в Европе. На границе веков около 15 % городского населения составляли африканские рабы, имелась немалая община мусульман. Мюнцер отмечает присутствие «невероятно богатых» купцов иудейского вероисповедания; многие переехали в Лиссабон после масштабного изгнания евреев из Испании в 1492 году. Еще богаче были голландские и немецкие торговцы, жившие на улице Руа-Нова дос Меркадорес, «застроенной в немецком стиле»[192].

Лиссабон демонстрировал чувственность и экзотичность, недоступную в других европейских городах. Вскоре после визита Мюнцера новый архитектурный стиль еще сильнее изменил облик города. Образцы этого витиеватого направления, известного как мануэлино, до сих пор можно видеть: это башня Белем и монастырь Жеронимуш, эмблемы эклектичного Лиссабона, который многое заимствовал со всего земного шара. Этот стиль – напыщенное сочетание готического, мавританского, африканского, итальянского и фламандского урбанистического дизайна, с добавлением украшений, взятых у храмов Индии, переплетенных с морской тематикой и символами эпохи открытий: армиллярных сфер, сложенных веревок, декоративных узлов, якорей, изображений носорогов, слонов и других экзотических животных.