Стальной корабль, железный экипаж. Воспоминания матроса немецкой подводной лодки U­505. 1941—1945 - Ганс Якоб Гёбелер

Если Чех старался держаться в стороне и как можно меньше заниматься делами лодки, то наш новый старпом, Пауль Майер, действовал смело, стараясь вернуть нас на базу так быстро, как это только возможно. Вместо того чтобы красться под водой шагом улитки, Майер вывел нас на поверхность для устойчивого скоростного бега. Он поступил так потому, что, как только зимние шквалы начали налетать один за другим, мы получили более-менее надежный шанс прорваться в Лорьян необнаруженными. Эта идея старпома сработала. Тяжелые шторма делали путь трудным, но мы смогли пересечь Бискайский залив раньше, чем обычно. Майер удивил нас своей смелостью и острым умом. Мы были очень обрадованы, когда сообразили, что этот умный и знающий старпом занял вакуум, образовавшийся после упадка духа командира.

Утром 30 сентября мы втягивались в безопасный бункер в Лорьяне. Чех немедленно сошел на берег для доклада Эрнсту Кальсу, нашему новому командиру флотилии и кавалеру Рыцарского креста. Стыд и душевные муки были написаны на его лице, когда он сходил на берег, – ему снова пришлось возвратиться, не вступив в контакт с противником.

Что касается нашего морального духа, мы по-прежнему пребывали в хорошем настроении, во всяком случае внешне. Мы по-прежнему верили в окончательную победу, хотя не думаю, что среди нас было много таких, которые надеялись дожить до этого.

Интенсивность английских бомбардировок за время нашего отсутствия значительно возросла. Активность вражеской авиации над районом расположения немецких субмарин была особенно значительной в ночное время. Практически каждую ночь нас поднимал по тревоге вой сирен, предупреждающий о воздушном нападении. У нас оставалась только минута или две, чтобы добежать до узких «щелей», отрытых около бараков, после чего осколки бомб начинали летать во всех направлениях.

Оказавшись в безопасности в «щели», мы тут же открыли нашу бутылку кальвадоса и стали распивать его, наблюдая за драмой, разворачивающейся в небесах над нашими головами. Это было захватывающее зрелище, чем-то даже напоминающее спортивное состязание. Прямое попадание снаряда нашей зенитки в один из английских бомбардировщиков вызвало у нас дикие крики радости. Но самолеты наших военно-воздушных сил можно было видеть очень редко. Когда прозвучал сигнал «Отбой!», мы все вернулись в казармы, распевая морские песни. Этот ритуал повторялся почти каждую ночь, а порой и по два раза за ночь.

Лорьян теперь представлял собой полностью разрушенный и сожженный город. Единственным признаком жизни в городе были несколько его бывших жителей, просеивающих пепел своих былых жилищ в поисках принадлежавших им вещей. Имело место несколько попыток грабежа, но у нас, немцев, существовал строгий приказ не дотрагиваться ни до чего принадлежащего французам. Повсюду были расставлены плакаты с надписями: «По пытающимся грабить или красть будет открыт огонь без предупреждения». Мы знали, что полиция шутить не будет.

После целой недели напряженных ремонтных работ наша подводная лодка вышла из Skorff Bunker во второй половине дня 10 октября. Мы снова направлялись в Карибское море, на этот раз в компании U-129 и U-510. Далеко в прошлом остались пышные проводы в прежние боевые походы, хотя небольшая группа наших друзей пришла проводить нас. Вместо военного оркестра лишь одинокий парень, сидевший на пирсе, играл на губной гармонике. Я до сих пор помню мелодию популярной песенки, которую он играл: что-то про старую белую лошадь и про то, как они рады нестись вниз с холма.

Стояла довольно холодная погода, когда мы пересекали гавань Лорьяна. Чтобы укрыться от холодных морских брызг, большинство экипажа собралось на мостике и на зенитной платформе «Зимнего сада», расположенной за мостиком ближе к корме. Большое число зенитных средств на нашем сводном конвое несколько успокаивало группу людей, стоящих на коленях на палубе и не имеющих на себе ничего, кроме рубашек на спинах, чтобы защитить их от вражеских пуль.

В лодке было гораздо более тесно, чем раньше, поскольку командование кригсмарине решило увеличить экипажи всех лодок типа IXC на десять человек каждый. Некоторые из этих дополнительных людей были техническими специалистами, необходимыми для работы с новыми электронными устройствами, которыми была оснащена лодка. Но большинство из них, однако, были дополнительными артиллеристами для зенитных орудий лодки. Новая тактическая доктрина противовоздушной обороны гласила, что мы, будучи в надводном состоянии атакованы вражескими самолетами, должны вести зенитный огонь по ним, а не пытаться скрыться, погрузившись под воду. Наши зенитчики, весьма уязвимые в своих выносных артиллерийских сиденьях, в результате несли тяжелые потери. Дополнительная численность экипажа поэтому была предназначена для компенсации ожидаемых потерь.

Несмотря на переполненность лодок и ужасающие потери подводников, боевой дух экипажа оставался высоким. Мы были намерены исполнять свой долг так профессионально, насколько это было возможно. Такое отношение базировалось отнюдь не на нашем наивном желании славы или на уверенности в собственной неуязвимости. На самом деле все обстояло как раз наоборот. Лозунгом для этого боевого похода был совет, данный нам когда-то давно Лёве: «Не стройте иллюзий!» Мы верили в то, что только благодаря знающему и ясному, трезвому взгляду на события мы можем сделать максимальными наши шансы на успех и выживание.

Поначалу Чех вел себя весьма холодно и, как нам казалось, вновь обрел свою обычную способность к сосредоточению. Несмотря его поведение, мы все еще беспокоились за него. Казалось, прошла целая жизнь с тех пор, как он, полный предвкушением будущих побед, был переведен на нашу лодку со знаменитой U-124. Но теперь эта лодка исчезла без следа, ее героический экипаж, по всей вероятности, упокоился в своем «стальном гробу» на дне моря. Порой казалось, что духовная составляющая личности Петера Чеха умерла вместе с его былым экипажем, а его лишенное духа тело командует нашим экипажем, нетерпеливо ожидая возможности соединиться со своими прежними товарищами.

Это может показаться странным или некой холодностью, но мы, молодые моряки, не очень часто вспоминали наших погибших товарищей. Уж слишком многих из них пришлось бы нам вспоминать. Если бы мы жили воспоминаниями о павших друзьях, наши обязанности неизбежно пострадали бы. Иногда такие мысли сводили людей с ума. Большинство из нас были фаталистами относительно наших шансов: живи нынешним днем, а уж если суждено умереть – c’est la vie! Это был единственный путь, по которому мы могли общаться со столькими из наших друзей, исчезнувших в последнее время. Но, как я уже говорил, мы были молоды и воистину глубоко не задумывались над подобными вещами. То, о чем я сейчас рассказываю здесь, является мыслями старика, которые в то время не занимали наши головы.

Для Чеха, думается мне, дела обстояли совершенно по-другому. При всей его наружной твердости и жестокости, я думаю, что внутренне он был весьма чувствительным человеком. Чересчур чувствительным, как мы это вскоре осознали, чтобы командовать подводной лодкой! Как он отличался от нашего первого командира! Лёве был прирожденным лидером и знатоком человеческой натуры. Каким-то образом он мог чувствовать внутренние силы и слабости экипажа и, подобно шахматному игроку, использовал это знание для организации команды, которая могла закончить порученную ей миссию. Он также обладал железной волей и самоконтролем, которые были примером для всех нас. Лёве был большой ценностью для нашей лодки и человеком, который мог извлечь из нас самое лучшее.