Стальной корабль, железный экипаж. Воспоминания матроса немецкой подводной лодки U­505. 1941—1945 - Ганс Якоб Гёбелер

– Сейчас мы будем снимать тебя с крючка, Ганс! – со смехом заявили они.

Кто-то протянул мне бутылку шнапса в качестве анестезирующего средства:

– Давай выпей – только не все!

После пары хороших глотков парень с пинцетом надежно подцепил крючок и выдернул его из моей плоти.

Приходя в себя в своей койке, я вспомнил старую народную мудрость, которая гласила: «После того как ребенок упал в колодец, его прикрыли». Воплощая в жизнь эту поговорку, я вернулся в центральный пункт и обработал наконечник крючка, пока он не стал тупым и закругленным. После этого уже никто не попадет в положение, подобное моему. Мой палец болел еще некоторое время после происшествия, но, по крайней мере, я остался жив, чтобы пожаловаться на это.

Шторм на море разгулялся во всю мощь, когда мы вошли в центр Бискайского залива. Всю лодку трясло, как в лихорадке, когда мы пробивали себе путь между водяных гор и глубоких ложбин. Волны были так высоки, порой достигая 10 метров в высоту, что перехлестывали боевую рубку, заливая центральный отсек соленой водой. В самом деле, лодка набирала столько воды, что наша трюмная помпа работала не переставая, чтобы не дать лодке чересчур отяжелеть. Никто из нас не был против того, чтобы покататься по ледяным горкам. Пронзительно холодный ветерок, продувавший лодку вплоть до дизелей, был приятным разнообразием липкой несвежести длительного подводного путешествия.

Проделывая наш путь сквозь Бискайский залив, мы слышали бесчисленные взрывы авиационных и глубинных бомб. Чех принял решение изменить первоначально проложенный курс в свете усиливающейся вражеской активности и ухудшения погоды. Как раз в тот момент, когда мы обсуждали, каким образом лучше обойти опасный район, нас настигла катастрофическая электрическая неисправность. Электромотор правого борта и основная помпа вышли из строя в результате взрыва нашего недавно установленного распределительного электрического щита «Сименс», сопровождавшегося дымным коротким замыканием. Несмотря на этот критический для корабля отказ электрооборудования, мы продолжили нашу миссию. Наше очередное донесение в штаб флотилии было намеренно туманным, поскольку, если бы они узнали размер отказа электрооборудования, они, скорее всего, отдали бы приказ возвратиться на базу. Но мы решили держать язык за зубами, надеясь на то, что мы сможем каким-нибудь образом починить оборудование, прежде чем вступим в бой.

В результате нам удалось заставить работать электромотор, но не главную помпу. Отказ главной помпы особенно беспокоил нас, поскольку это была единственная помпа, способная удалять из лодки воду на глубине более 30 метров. Механики обнаружили причину ее отказа – распределительный щит включили на работу помпы, но клапаны были закрыты. В результате обратное давление воды вывело из строя помпу – вероятно, починить такой отказ в море без мастерской мы не могли. В нормальных условиях это означало бы досрочное прекращение боевого задания, поскольку главная помпа относится к одному из самых фундаментальных элементов оборудования для субмарины. Из-за нашей страстной решимости схватиться с врагом, однако, мы решили продолжить свой боевой поход. Все, что угодно, даже смерть в бою, было предпочтительнее для нас, чем, хромая, притащиться обратно в Лорьян, не сделав ни одного выстрела.

Мы продолжали прочесывать, в основном в погруженном состоянии, определенный для нас район. Следует заметить, расстояние, проделанное нами по поверхности, примерно соответствовало дистанции, пройденной в погруженном состоянии. Дело в том, что надводное движение было гораздо быстрее, а мы большее количество времени проводили под водой. Как все это отличалось от первых дней войны, когда мы так привольно чувствовали себя на поверхности, что позволяли себе загорать и купаться с верхней палубы! Погруженным состоянием в те дни мы пользовались в основном для проведения атак и быстрого отхода в случае угрозы. Ныне же нам приходилось проводить большую часть времени в погруженном состоянии, то есть делать то, для чего подводные лодки тех времен предназначены не были.

Эти длинные подводные переходы были весьма утомительны. Если мы не всплывали или не погружались, лишь небольшая часть экипажа была задействована на вахте. Свободные от вахты члены экипажа проводили большую часть времени за игрой в карты или кости, сплетничали или же спали. Я проводил большую часть своего свободного времени за изучением английского языка.

Хорошим обстоятельством было то, что мы почти не видели Чеха. Лишь после долгого периода молчания он, бледный и выглядевший нервным, появлялся из своей каюты, только когда обстоятельства делали его присутствие абсолютно необходимым. Он даже избегал общества своих коллег-офицеров. Когда он отдавал нам, рядовым, один из немногих своих приказов, взгляд его скользил туда и сюда по нашим лицам, словно спрашивая: «А правильно ли я поступаю?»

В дополнение к его неуверенности в действиях добавились также несомненные признаки глубокой депрессии. Многие из его соучеников по военно-морской академии уже погибли, в том числе почти все командиры подлодок, носивших на рубке олимпийские кольца в качестве эмблемы. Чех, представляется, был убежден в том, что его очередь придет скорее раньше, чем позже. Кроме того, в Лорьяне ходили неприятные слухи, вызывавшие сомнение в его храбрости и компетентности, обрывки которых, вне всякого сомнения, доходили до него. Разумеется, когда мы слышали, как кто-то распускает слухи о нем на базе, мы быстро заставляли такого человека замолчать. Между собой мы могли горько жаловаться на нашего командира, но никто помимо нашего экипажа не имел на это права.

Наши чувства по отношению к нему постепенно изменились от ненависти до жалости, и я думаю, он понял это. Кто знает, может быть, это только ухудшило положение. Он, очевидно, имел одно время большие амбиции в отношении себя, и мы были уверены (по крайней мере первоначально), что он принесет нашей лодке большой успех, чего, однако, не произошло.

Наш гнев тех дней мы хранили для предательских рабочих верфи, которые придумывали все более и более изощренные способы нашего убийства. В то время как мы противостояли ярости моря и вражеским орудиям смерти, эти вредоносные, убийственные трусы сидели в довольстве и относительной безопасности Лорьяна. Мы решили между собой, что любой человек не из нашего экипажа, пока мы стоим в порту, должен расцениваться как потенциальный враг. И в то же время мы постарались научиться жить без полноценного капитана у руля корабля.

Ранним утром 28 сентября Чех в конце концов бросил на кровать полотенце и велел передать в штаб 2-й флотилии подводных лодок радиограмму о том, что мы возвращаемся на базу. Все попытки исправить главную помпу ни к чему не привели, а без нее мы были бессильны в ситуации глубокого погружения. Мы ожидали какую-нибудь наставительную речь, произнесенную Чехом, но он был единственным, который выглядел так, словно нуждался в моральной поддержке. Он выглядел так, словно потерял весь моральный дух. Без своего друга, старпома Боде, всегда разделявшего его общество, Чех превратился в нелюдимого призрака, бродящего по нашей лодке.