Птица с перебитыми крыльями - Левон Восканович Адян

в безвестность. А по пути теряем тех, от тоски по кому мается душа… Люди знать не знают, что тот, кто с готовностью всем улыбается, тайком плачет по ночам. Если ж он порою, съёжившись под одеялом, кутается от холода и всё равно не в состоянии согреться, то холод этот не снаружи, нет, изнутри, откуда-то из глубины сердца…

Арина сделала паузу и задумчиво продолжила:

— Я пришла к убеждению, что есть два способа жить. Можно жить и считать, что чудес не бывает. А можно верить, что жизнь и сама по себе чудо. Я почувствовала это только здесь. И мне сдаётся, что случайностей вообще не бывает, всё на свете либо испытание, либо кара, либо дар, либо предзнаменование. Что из этого моё, понятия не имею. Знаю только, что в жизни всякого, подчас поздно, но непременно появляется кто-то, встреча с кем совершенно тебя преображает. И вовсе не важно, полное ли это счастье, нестерпимая ли боль. Просто чувствуешь и сознаёшь — ты уже не та, что прежде, и прежней уже никогда не будешь.

Она снова сделала коротенькую передышку, затем промолвила:

— Волею судьбы и благодаря тебе, Лео, я попала сюда. Почти три года я приходила на работу, как на праздник. Я всегда буду помнить весёлые наши субботники, когда мы сажали деревья в парке у Шиховского пляжа, не забуду нескончаемый смех и забавные истории, когда мы сидели после субботников и первомайских демонстраций в кафе. Всё-таки жизнь это не те дни, что минули, а те, что остаются в памяти. Господи, Лео, разве мыслимо забыть это, разве я когда-нибудь это позабуду?.. Обаяние трёх этих лет навсегда запечатлелось во мне, и где бы я ни очутилась, и что бы со мной ни сталось, оно согреет всю мою будущую жизнь…

Арина посмотрела на меня в упор, и в слепящем закатном свете блеснули её влажные глаза.

Мне тоже трудно было вообразить, что я уже не увижу её, за эти три года тоже к ней привык.

— Куда вы едете, в Ереван? — спросил я. — По словам главного, вы меняете квартиру.

— Отдаём просторную трёхкомнатную квартиру с мебелью в сталинском доме да ещё приплачиваем немало, а взамен получаем две комнатушки где-то на окраине Еревана. Свёкор тут же согласился, потому что потом и этого не будет, азербайджанцев-то в Ереване раз, два и обчёлся, а в Баку — сотни тысяч армян.

— Это же временно, всё утрясётся, — предположил я.

— Утрясётся… жизнь, она тоже временна, — грустно улыбнулась Арина и, глубоко задумавшись, добавила: — У свёкра мнение другое. Ты-то что будешь делать?

— Останусь тут, — просто так сказал я. — Не всем же нам уезжать.

— Родители мужа поселятся в Ереване, а мы поедем в Венгрию. Брат свёкра там служит, в городе Веленце, он офицер. Живут они, по его словам, на самом берегу озера, зовёт нас. Я позвоню тебе оттуда, хотя бы голос услышу, — горько улыбнулась Арина. — Я часто тебя огорчала, Лео, прости, пожалуйста. Мужа моего тоже прости, он вспыльчивый, но сердце у него доброе, ему страшно неловко. Между прочим, отец его чуть из дому не выставил за тот визит.

— Я уже забыл про это.

— Это из-за меня вышло, наговорила Сильве всяких глупостей, она и уши развесила. Потом пошли мы с мужем к ним, так она глаз на меня не подняла со стыда. Муж решил, она всё выдумала. Я сама виновата, не надо было болтать.

— А что ты, собственно, наболтала? — подсев к столу напротив, полюбопытствовал я.

— Да так… Про что мечтала, выдала за правду…

Арина посмотрела на меня, словно раздумывала, стоит говорить или не стоит, а потом разом выпалила:

— Призналась ей, что влюблена в тебя и что будто бы ты тоже ко мне неравнодушен. Не хотела, чтобы, когда она устроится сюда работать, заводила с тобой шуры-муры. — Арина отбросила волосы со лба, при этом внимательно следила, как я отреагирую.

— А дальше? — полюбопытствовал я со смешком.

— Дальше?.. Она всё доложила мужу. Представила дело так, мол, я помешала ей устроиться на работу.

— Выходит, её муж не был против?

— Конечно, нет. Это я подстроила, чтоб она сюда не приходила. Не хотела, и всё тут. Вроде как ревновала. — Арина улыбнулась, посмотрела мне прямо в глаза и обронила: — Добавлю кое-что, всё равно ведь последний день, ты простишь. Сколько девушек тебе ни звонили… Особенно одна, очень красивая, с золотистыми волосами, носила шляпку в стиле Мерлин Монро. Улыбчивая такая, с ужасно красивыми губами, и глаза тоже очень красивые, серые, будто у тигрицы. С первого или второго курса строительного института, Сильва Асриян, я её видела здесь раза два, последнее время что-то не появляется… Вот она особенно настойчиво звонила… Словом, я всем отвечала, что тебя нет на месте — то ли в отпуске, то ли ушёл, ну, всё в таком роде. Тоже, должно быть, из ревности. Я и к Лоранне тебя ревновала, бывало, дух от злости перехватывало, — внезапно залившись краской, призналась она. — Особенно когда она часами у тебя сидела. Ты сердишься?

— Да нет. — Я с улыбкой покачал головой. Я вправду почему-то не сердился. Что-то во мне крошилось, я чувствовал, что теряю сегодня нечто дорогое и родное, очень мне родное.

Несколько мгновений Арина молчала, в ней ощущалась внутренняя борьба, она покусывала губы и снова устремляла взор в окно. Потом обратила ко мне чрезвычайно сосредоточенный взгляд и с полуулыбкой, осветившей её лицо, сказала:

— На свете, Лео, было два слепца. Первый ты, потому что не видел, как ты мне дорог, и я, потому что не видела никого, помимо тебя… Одинокие люди не редкость, их сколько угодно, — добавила она. — Можно иметь множество приятелей. Родственников, друзей… Можно иметь одного того, кто любит тебя и всегда рядом с тобой, и всё равно быть одинокой, испытывать одиночество. Тебе будет казаться, что ты всю жизнь искала, да так и не нашла. Не нашла того, кому бы всецело себя отдала; при таком счастье ты бы сама себе позавидовала… Понимаешь меня? — спросила она и, не дожидаясь ответа, продолжила: — Время — то единственное, что нельзя повернуть вспять. Нам чудится, оно наше, но нам оно не принадлежит. Удержать его превыше наших сил. Оно ускользает, убегает от нас, как песок меж пальцев. Нынешний день никогда не повторится. Вот этот блаженный миг, тот, что здесь и сию секунду, он тоже не вернётся…

Арина повернулась и, подперев ладонями щёки, воззрилась в окно; наконец, не оборачиваясь, произнесла:

— Человек осознаёт ценность того, что у него было, не раньше, чем утратит это. Все эти