Лучшие годы Риты - Анна Берсенева

Он посмотрел, как колышется вода в ведре, и вернулся в дом.

Митя жил в этом доме пять лет. Купил первое, что под руку попалось. Барак, в котором он жил в Меченосце, сгорел, еще когда он был в армии. Мать задохнулась дымом, пьяная была. Похоронили без него – забыли сообщить.

Зимой в деревне мало кто жил: по снегу никому неохота в туалет брести на улицу и мыться из ведра. Митя понимал, что глупость это несусветная: отопление, колодец, вода в доме – все это сделать нетрудно, и не огромные деньги для этого нужны. Но он уже не удивлялся тому, что почти никто этого делать не хочет. В конце концов, лично ему человеческая лень только на руку: работа у него по этой причине будет всегда.

Очередную такую работу он намеревался начать завтра. Старики, живущие неподалеку, в Камче, хотели утеплить свой дом и дотянули до морозов, потому что никак не могли найти, кто бы это сделал. Куда ни звонили, всюду предлагали привезти бригаду гастарбайтеров и поселить у них в доме на неделю-другую, потому что работа-де сложная.

– Но вы поймите, мы в доме сами живем! – рассказывала старушка Мите. – И две комнаты всего, куда же нам-то деваться? Мы старые уже, и за свои деньги такое претерпевать! Неуж вокруг никого не осталось? Приезжали чтобы утром, вечером домой бы уезжали. А мы бы обедом кормили.

То, что во всех газетных объявлениях предлагался именно такой ошеломляющий вариант, как проживание десятка гастарбайтеров, тоже было Мите на руку. Но радости это у него не вызывало – противно ему было. Впрочем, он научился не обращать на свои чувства внимания.

Он перелил воду из ведра, поставил чайник на плиту. Отблески огня заплясали на индевеющем окне.

«Могло быть хуже, – думал он, глядя на золото отблесков, на густую оконную синеву. – Если бы десять лет назад мне сказали, что я буду сидеть у окна и слушать, как чайник закипает, я в такое счастье не поверил бы».

Десять лет назад он понимал, что жизнь его вот-вот прекратится, и не знал только, произойдет это сразу, или удовольствие несколько растянется.

Первая Машина беременность прервалась на шестом месяце. К тому времени они с Митей были женаты месяца два, так что на его жизнь это решающим образом уже не повлияло. Она была определена, его жизнь. С тех пор как он убедился, что любовной истории в ней не будет, ему и легче стало. В конце концов, даже хорошо, что исчезло неясное, ускользающее, мучительное, ну да, не только мучительное, счастливое тоже, но оно исчезло, унес его ветер, пропало, больше не вернется. А есть жена, которая для жизни вообще не приспособлена, и теща смотрит на него с надеждой, и скоро будет ребенок… Не будет? Что ж, к мысли о ребенке он привыкнуть еще не успел. Да и Маша не успела, похоже. Во всяком случае, когда случился выкидыш, она так больна была физически, что на душевное страдание у нее просто не оставалось сил.

А у Мити ни на что подобное не оставалось времени. Он даже к Маше в больницу заходил лишь ранним утром, только-только обход заканчивался. Его пускали, потому что Ольга Никифоровна договорилась с завотделением. Иначе не получалось: работа его теперь начиналась затемно и заканчивалась поздним вечером при свете прожекторов. То есть стройка-то и ночами не прекращалась – объект был срочный, деньги большие, график жесткий. Но для ночной работы хватало усилий Франца. Антон предлагал Мите и днем не проводить на стройке все свое время, но он считал, что выгораживать для себя ограниченный фронт работ ему пока не следует. Он стал гендиректором слишком рано, и сам это сознавал. У него не было ни знаний, ни опыта, его мог при желании обвести вокруг пальца любой прораб, а он этого не хотел. Значит, должен был узнать всю работу изнутри, что и делал.

Когда Иван Савельевич сказал, что намерен сделать Антона владельцем новой строительной компании, которую выделяет из своей, а Мите предлагает быть в этой компании генеральным директором, – Митя растерялся. То есть он, конечно, ожидал необычного предложения, но не такого же!.. Он – генеральным? Да он ведь понятия не имеет, что это такое!

– Вот и заимеешь, – отрубил Иван Савельевич. – Мы тебе в первое время поможем. И Антохе к собственному делу привыкать пора, к ответственности собственной, и тебе тоже. Время сейчас такое, что спешить надо, день за год идет, – добавил он. – А плавать на берегу не учатся, сам понимаешь.

Это Митя, конечно, понимал. И про нынешнее время все понимал тоже. Когда-то в детстве он удивлялся: как это Аркадий Гайдар в шестнадцать лет полком командовал? Выдумал, наверное. А теперь видел воочию, как люди осваивают дела, которым не учились, о которых еще недавно понятия не имели, и неплохо осваивают, а кто не освоил, тот и не обессудь. Ну и он освоит, не дурнее других.

Так он думал тогда и так действовал. Университет бросать было нельзя, он перевелся на заочное. Особенность организма – малое время, необходимое для сна, – оказалась очень кстати. Но тот ритм, который он себе задал, требовал всех сил. И трудно ему было представить себя влюбленным. А Маша… Она была нетребовательна, как птичка. Позволяли бы ей делать что хочет, и довольно.

Хотела Маша немногого. Учеба в ее недлинный список не входила, и с психфака она ушла. Друзей у нее не было, в болтовне с подружками она нужды не испытывала. С появлением в ее жизни Мити как-то успокоилась насчет своей никчемности, и душа ее пришла в гармонию. Любила гулять по Москве, но и сидеть дома одна любила. Ей никогда не бывало скучно в одиночестве, но когда Митя возвращался с работы, она радовалась ему с детской искренностью. Веганские увлечения забросила и даже научилась варить суп. Впрочем, в этом не было особенной необходимости, потому что в будние дни никто дома не обедал, в выходные готовила теща, а если у нее бывало дежурство, то Мите и самому нетрудно было поджарить картошку. В общем, Маша никому не доставляла хлопот. Помощи от нее, правда, тоже никакой не было, но никто от нее помощи и не ожидал.

Вернувшись из больницы, она сказала, что когда-нибудь обязательно родит Мите ребенка. Он поскорее обнял ее – так виновато она при этом вздохнула, – но большого значения ее словам не придал. Ну, родит, наверное, почему же нет. Ему в тот момент было не до отвлеченного будущего. Он впервые ощутил, что его усилиям, его воле подчиняется дело, в котором занято немало людей. Сознание этого наполняло его гордостью, и это казалось ему достаточным для счастья.

К тому же у Мити в то время впервые появились свободные деньги, и немалые. Нищенское детство, неприкаянность в юности – все это выработало в нем то ли пренебрежение бытом, то ли даже опаску перед ним. Чувство красоты было у него острым, не зря же по музеям ходил, но оно никак не связывалось с обыденными предметами. Он не понимал, хорош вот этот стул или нет, не отличал вкус черной икры от любого другого вкуса и не придавал значения тому, как выглядит его одежда. Но когда у тещи в комнате развалился диван и она попросила Митю сбить его гвоздями или еще как-нибудь починить, он вдруг осознал, что может купить для Ольги Никифоровны любой диван, и шкаф может, и даже машину. Восторг охватил его. Возможность свободно распоряжаться деньгами оказалась для него важной. И очень, очень непривычной!