Наследие Дракона - Дебора А. Вольф

– Тонкий ход, мальчик. Это научит меня присматривать за собственной тенью под солнцем. Садись, садись. Всегда приятно поболтать с собратом-ученым. Читать Сны в твои годы довольно необычно.

Покраснев от похвалы, мальчик сел возле костра напротив Левиатуса.

– В детстве я много болел. И чтобы заткнуть мне рот, повелительнице снов приходилось рассказывать сказки.

– Чтобы заткнуть рот или чтобы помочь заснуть? Аэомерус был весьма утомительным старикашкой. Правда, Белая Ворона умеет складно рассказывать.

Дару прыснул смехом от неожиданности, но тут же взял себя в руки. Казалось, ребенком ему нечасто доводилось смеяться, и Левиатус был рад его развеселить.

– Мне нравятся Сны. И еще Осада снов.

Левиатус решил, что понимает почему:

– Даввус был великим воином.

Дару согласно закивал головой:

– Как было бы славно, если бы он нашел дракона. Думаешь, нам это когда-нибудь удастся? Я имею в виду, удастся ли нам ее найти.

Левиатус поднял брови.

– А ты сам как считаешь?

– Ах, ты отвечаешь вопросом на вопрос, совсем как повелительница снов. – Мальчик закатил глаза.

– Еще скажи, что мой рот слишком мал, чтобы говорить о столь важных вещах.

– И что не стоит набрасывать на дракона сеть для рыбы. И стрелять по звездам из лука.

Левиатус рассмеялся:

– Когда я был такого же возраста, как ты сейчас, Зейна говорила мне то же самое.

У мальчика отвисла челюсть, а глаза округлились до такой степени, что казалось, вот-вот выпадут из орбит.

– Неужели ты был ее подмастерьем?

– Вовсе нет. Я – сурдус. Знаешь, что это означает?

Дару опустил глаза в пол:

– Это означает, что тебе не дано видеть магию.

– Это означает, что я не могу слышать магию, – поправил его Левиатус, – хотя разницы тут особой нет. Хафса Азейна является… вернее, являлась… словом, она – супруга моего отца.

– Чтооооо? – удивленно пропищал мальчик. – Врешь.

– Иногда я и правда вру, – признал Левиатус, – но только не сейчас. Зейна – любимейшая супруга моего отца. Когда умерла моя мать…

– Она – супруга? – снова пропищал мальчик. Его лицо стало на три тона бледнее. – Какой же мужчина мог на ней жениться?

Левиатус не смог сдержаться и прыснул от смеха.

– Ты так говоришь, как будто мой отец взял к себе в постель львиную змею. В то время Хафса Азейна не была повелительницей снов. Она была обычной девушкой с Семи Островов Эйроса и вышла за него, чтобы скрепить государственный союз. Они полюбили друг друга, и ради нее отец дал отставку всем своим прочим наложницам. Разразился большой скандал.

– Нельзя же просто встать однажды утром и решить: неплохо бы мне сделаться повелителем снов. Ты либо рождаешься с этим, либо нет. – Дару прикусил губу и нахмурился. – Если Хафса Азейна была женой твоего отца, то выходит, что вы с Сулеймой…

– Брат и сестра. Я удивлен, что тебе никто об этом не сказал.

– Мне никто ни о чем не говорит. – Мальчик вздохнул, а затем его худое лицо просияло. – Жду не дождусь, когда смогу рассказать об этом Измаю. Вот он обрадуется! Он думал, что Сулейма выбрала тебя в качестве своего… – Тут Дару запнулся и покраснел. – То есть он не знал, что ты – ее брат.

– Значит, Измай, говоришь? Это случайно не тот молодой человек, который перед нашим отъездом попал в неприятности из-за того, что укротил вашая?

– Укротил вашая? – Глаза Дару снова неестественно расширились. – Лучше бы тебе не говорить так при посторонних.

– Значит, вы их не укрощаете? Как же вы живете с ними в безопасности, если они вас не слушаются?

Мальчик посмотрел на него взглядом Хафсы Азейны.

– А кто тебе сказал, что с ними мы чувствуем себя в безопасности? Не много ты знаешь о зееравашани, верно? Ох! – Дару снова залился красным, как гранат, румянцем. – Прости меня, я сказал грубость. Иногда мои слова опережают мысли.

– Не стоит извиняться – ты прав. Мне еще многое предстоит узнать, а мои учителя знают о зееравашани не больше меня. Вот что я тебе скажу. – Левиатус кивнул в сторону торбы со свитками. – Во время дневного перехода ты будешь ехать рядом со мной и учить меня. А ночью я разрешу тебе читать… конечно, если хочешь.

Глаза мальчика вспыхнули восторгом, когда он посмотрел на торбу со свитками, но он медлил.

– А ты не забудешь?

Левиатус коснулся губами кончиков пальцев и поднял их к небу.

– Обещаю под этими звездами, что не забуду.

Дару открыл рот, но слова застряли у него в горле, а тело выгнулось и задрожало. Его глаза сделались широкими и слепыми, а губы исказились в безумном оскале. Левиатус вскочил на ноги, рассыпая свитки по песку в опасной близости от огня, но приступ прошел прежде, чем он успел сделать хоть шаг. Мальчик посмотрел на него, дрожа и задыхаясь, как будто пробежал несколько миль, и слезы полились у него из глаз, стекая по тонкому запыленному лицу и оставляя на щеках узкие дорожки.

– Сулейма! – ахнул Дару, вскакивая на ноги.

Левиатус бросил свиток и побежал.

Сулейма висела в воздухе вдали от песен, солнца и песка, не помня, сколько это длится. Завернутая с головы до ног в какую-то мягкую шелковую материю, она раскачивалась вперед-назад, вперед-назад на ветру, который не издавал ни звука и не овевал ее лица.

Освободись! – рявкнул голос в темноте. Однако сражаться с этими узами казалось тщетным занятием, и она предпочитала оставаться спящей. Ей снилась ночь, когда они с Ханней тихо бродили среди дремлющих утракских жеребцов и смеялись. Их путь в бесконечной ночи подсвечивался лунами, которые, точно светлячки, попались в паучьи сети. Они с подругой заплетали блестящие бусины в гривы быстроногой Зейтан и милой храброй Руххо. По традиции, если эти бусины не заметят до наступления Хайра-Кхая, кобылам предоставят право сойтись с лучшими жеребцами Зееры. Девушки вплетали в эти спутанные ветром гривы собственные мечты и шептали обещания золотого будущего. Обещания того, что Дракон Солнца Акари проснется и вновь укроет мир своими крыльями, что придет новый день, появятся юные кобылы, жеребята и дети, обещания славы и чести, и песен в конце трудного дня, тысячи и одного дня, одинаковых, точно песчинки в пригоршне.

А что, если Акари не проснется? – настаивал голос. – Что будет тогда, о воительница под солнцем? Сможешь ли ты освободить себя и принести миру свет? Или продолжишь висеть здесь в темноте и превратишься в кусок мяса?

В этот момент Сулейма почувствовала что-то еще, присутствие кого-то третьего в пустоте, ощутила его в дрожи крепко сжимавшей ее паутины. Это была ужасная ледяная пустота, вечно сердитая, вечно голодная и тоже осознавшая присутствие Сулеймы. Ни жеребцы, ни кузены, ни воины не явились, чтобы ее освободить. Ей следовало полагаться только на себя, но даже эта опора была ненадежной.