Внутренняя линия - Владимир Свержин

— Подумать только, — в который раз за последний час всплескивал руками он, — просто чудо какое — то!

Профессору хотелось сказать что — нибудь совсем другое — более значимое, настоящее. Однако слова будто разбежались от наплыва чувств. Он глядел на сидевшую рядом Татьяну Михайловну, очарованный ее мягкой улыбкой — чуть печальной, но оттого еще более обворожительной.

— Как же так? Я уж, признаться, и не надеялся.

Попав в уютную профессорскую квартиру, заставленную стеллажами книг и милыми безделушками, Згурская медленно оттаивала душой. Перед ее глазами вновь, но как — то уже издали, всплывали сцены ночного ареста, дни, проведенные в бандитском схроне, путешествие в Москву по уши в песке. Всё это ей сейчас казалось невероятным приключением. С безысходной ясностью Татьяна Михайловна понимала, что милейший профессор и есть причина ее несчастий, но не решалась сказать ему об этом.

— Вы как чай желаете — с сахаром? А то вот есть еще замечательная бухарская халва! Только утром сегодня в Моссельпроме купил целый фунт! Как чувствовал! Нет, ну как замечательно! Я — то думал — вы уже где — нибудь в Париже!

— Признаться, я тоже была удивлена, увидев вас здесь.

— Да, Татьяна Михайловна, это случай. Его величество Случай! Единственный всемогущий монарх в нашей республиканской стране. Но я не жалею, может быть, даже к лучшему, что остался здесь, а не уехал за сто верст киселя хлебать. Эта революция — настоящее обновление! Слом всего старого, отжившего! Если есть в мире достойное место для воплощения новаторских, революционных идей, то это именно Советская Россия! Я утверждаю, что никакая иная страна сейчас на такое не способна! Ни чопорная, надутая Европа, ни Америка со своим вечным подсчетом барышей. Да — да, именно Советская Россия! Здесь все теперь будет по — другому. Вот посудите сами: мой дед был дегтярь — обычный дегтярь. Его сын, мой отец — в юности работал на лесопилке, выучился грамоте и смог подняться до писаря в волостной управе. Не ахти какое место, но мне образование он дал. Братьям — сестрам моим — т оже. И все они стали достойными людьми. А теперь — вы только подумайте, Татьяна Михайловна, — целое государство печется о том, чтобы образовать свой народ, вытащить из грязи и свинства! Теперь у нас повсеместно будет не три класса церковно — приходской школы, а добротное среднее и высшее образование!

— Но помилуйте, Василий Матвеевич, ведь профессором вы стали не при советской власти!

— Да. И что с того? Я был одним из многих, кто занимался академической наукой, читал лекции и в общем — то понимал, что мои изыскания, кроме меня самого и немногих моих коллег, мало кого интересуют. Ну что такое в самом деле проблемы мозга, когда сознание человека — предмет темный и всецело подчиненный божьей воле? Тема, доложу вам, крамольная. Вы бы знали, чего я наслушался, пока мы в прежние времена пытались раздобыть средства в казне на свои исследования. А какую ижицу Святейший Синод выписал! Так я уж было вспомнил и Средние века, и Джордано Бруно на костре.

А новая власть одним махом упразднила все это мракобесие. Не государь — император, а господа большевики поняли значимость моих исследований, их своевременность! Еще бы! Ведь они ставят во главу угла именно человека — простого истинного человека, а не какую — то абстрактную выдумку. Так что, как хотите, Татьяна Михайловна, а только я очень рад, что судьбе было угодно оставить меня на родине! Девятый вал и кровавая буря, слава богу, миновали. Что говорить, ужасно вспомнить о тех днях. Но, должно быть, таковы неотъемлемые реалии любой революции. А далее, как говорили древние латиняне: «Post nubila sol»![24]Но что ж это я, старый дурак, все о себе, да о себе! Вы — то как жили это время?

— До Крыма, как можно догадаться, мы с Оленькой не доехали. Работала в госпитале медсестрой, потом — до недавнего времени — учительницей в небольшом городке.

— Что ж, теперь вот решили вернуться в первопрестольную?

— Да уж, решила, — грустно усмехнулась женщина. — Василий Матвеевич, думаю, вам следует знать… — она замялась, — дело в том, что я в бегах.

— В бегах? То есть как это?

— Меня разыскивает ОГПУ.

— Татьяна Михайловна, голубушка, — расплылся в улыбке Дехтерев, — я ведь уже вам сказал — это по моей, понимаете, по моей личной просьбе они вас ищут.

— Быть может, и так. Хотя и представляется странным. Люди, пришедшие ночью с ордером на арест, ни словом не обмолвились, что меня разыскивает многоуважаемый профессор Дехтерев. Уж не знаю, зачем вам понадобилась моя скромная особа. Но только это был форменный арест: меня оглушили, дочку связали, в доме устроили обыск.

— Ужасно! — Дехтерев, наливавший кипяток в стакан в серебряном подстаканнике, едва не выронил чайник. — Но поверьте, Татьяна Михайловна, могу поклясться вам чем угодно — я вовсе не желал такого исхода!

— Ну что вы! Верю. Однако новая власть не в силах отрешиться от своих прежних методов. Те же люди, та же вражда.

— Не скажите! С некоторыми из них я хорошо знаком! Вот, к примеру, Дзержинский — милейший, образованнейший человек, очень интересуется психологией. Ему такая работа поручена, что Геракл и его пресловутые Авгиевы конюшни — так, ерунда. Все равно что крошки со стола смахнуть. А он беспризорных с улиц убирает, преступность — до недавних пор просто ужасающую — к ногтю прижал, железные дороги поднимает. И каждое порученное ему дело Феликс Эдмундович исполняет стойко и с величайшей тщательностью — куда уж прежним министрам! Я уверен, что с вами, Татьяна Михайловна, вышла какая — то путаница. Надо будет сходить на Лубянку — у меня там есть личный пропуск, — рассказать Дзержинскому, в чем суть проблемы, и все устроится!

— Василий Матвевич, не надо ходить на Лубянку, — взмолилась Згурская.

— Отчего?

— Той ночью, когда меня арестовывали, погибли люди. Сотрудники ГПУ.

— Вы их… — задыхаясь от волнения, шепотом спросил Дехтерев, — убили?

— Нет — нет. — Женщина вскинула руки, точно защищаясь от подозрения. — Один человек — он помог нам с Ольгой спастись…

— Белогвардеец? — прошептал Василий Матвеевич.

— Напротив. — Татьяна Михайловна сделала паузу, раздумывая, стоит ли называть старому знакомому имя спасителя. — Не подумайте ничего предосудительного… Он не белогвардеец и не мой… хм — м… ну вы понимаете. Он просто очень добрый и справедливый человек.

— Добрый, — недоверчиво усмехнулся профессор, — убил людей, извините, как прочихался.

— Но у него не было выбора!

— Конечно, это несколько меняет дело. Однако теперь и вас, и его ищут совсем уже не по моей просьбе. Что вы думаете делать?

— Не знаю, — покачала головой Татьяна Михайловна. — Приехала в Москву, надеялась отыскать здесь убежище, работу на первый случай, но, увы, тщетно.

— А что же ваш спаситель?