Берлинское кольцо - Леонид Николаев

– Кудрявые волосы, усики, увеличенная мочка правого уха, – перечислил капитан приметы.

– Нет! – брезгливо отстранился Биллик от фотографии и от самого капитана – ему не нравилась система выслеживания солдат. Он сам пострадал от нее. – Нет и не было…

Хаит вдруг оживился и даже посветлел. Настороженность, стоявшая в глазах, спала.

– Я так и думал, – удовлетворенно кивнул он. – Мертвецы пока что не способны служить в легионе…

– Мертвецы?! – Биллик вздрогнул: слова капитана показались ему дерзкой и неуместной шуткой. Пожалуй, даже не шуткой. – Что за чертовщина! Дайте-ка сюда фото!

Он снова посмотрел на снимок, теперь с любопытством, с намерением понять намек гостя.

– Погодите! Унтерштурмфюрера с такой физиономией нет… И не было… Но был ефрейтор. Да, да… Забыл его фамилию… Его вызвали в Берлин… Сам Ольшер вызвал. И больше он не вернулся.

Самодовольная улыбка очертилась на губах Хаита.

– Именно, не вернулся… Я же говорю, мертвые не возвращаются.

Он сунул довольно небрежно фотографию куда-то за борт шинели – теперь она, кажется, была не нужна ему, и шагнул к двери.

– Значит, вы никого не подозреваете?

– Нет.

Он вышел и плотно прикрыл дверь, как несколько минут назад, хотя теперь за ним ничто не гналось. Ему просто хотелось сохранить в покое тайну, которой владел Биллик.

– Когда?

– Я об этом говорила и даже указывала примерную дату. Она записана в акте… – Найгоф отвечала с раздраженностью. К ней пришло раздражение, и любой вопрос полковника встречался настороженно, с готовностью отпарировать самым грубым образом. Раздражение сменялось иногда приступом меланхолии. Рут Найгоф, смежив веки, откидывала голову и молча сидела несколько минут. Она не слышала или не слушала полковника, и он не мешал ей переживать, а возможно, играть переживание. Как-то она попросила разрешение подойти к окну и долго смотрела на улицу. Глаза ее при этом не щурились привычно, не искали объект для созерцания или изучения. Они словно дремали открытыми, и полковнику казалось тогда, что баронесса умирает безмолвно. Но он не торопился вернуть ее в реальность и терпеливо наблюдал за путешествием Найгоф в другом мире. Чаще полковник заставлял себя работать в такие минуты, раскрывал папки и читал. Читал то, что не успел прочесть накануне или делал выписки, тоже не сделанные накануне.

– Вы говорили, что напротив нашего дома по-прежнему магазин? – напомнила баронесса, вернувшись из своего путешествия.

– По-прежнему, – кивнул полковник. – Мне бы хотелось навестить наш дом.

Брови-щетинки, перепутанные сединой, поднялись, секунду полковник жил удивлением и даже надеждой, но в следующую секунду и то и другое исчезло. Брови снова нависли над глазами хмурым пологом.

– Впрочем, это неправда, – поправилась Найгоф. – Я не жалею прошлого. Оно не снится мне… Должна признаться, что не любила приезжать на Шонгаузераллей и меня не умилял вид матушки, сидевшей за Библией или поливавшей на балконе цветы, и тем более отца, прижимавшего к больному желудку грелку. Нет… Это была обязанность дочери по отношению к своим родителям, тяжелая и неприятная обязанность… Муж чаще бывал на Шонгаузераллей и даже делал старикам подарки. Это он устроил отца учителем немецкого языка в Туркестанский комитет… Не помню, была ли я благодарна ему, наверное, нет. Не смотрите на меня так строго, господин полковник! Человек не виновен в том, что уходит от прошлого… Так устроен мир…

Полковник выслушал ее и спросил совсем о другом, о том, что занимало его последние дни:

– Когда?

Она повторила уже известное, заученное. Скучно повторила.

На десятый день полковник показал ей заключение экспертизы по поводу срока нахождения «клада» в земле. Анализы установили, что повреждения пластмассовой коробки, имитирующие длительность пребывания ее в грунте, осуществлены с помощью раствора кислот, остатки которого найдены на поверхности ларца и клеенки, а также в тонком окружающем слое земли. Слой этот не соответствует структуре почвы «второго километра» и внесен искусственно вместе с коробкой. Срок нахождения «клада» в грунте, судя по уплотнению верхнего слоя, не более 6–8 месяцев.

– Когда же? – повторил полковник, принимая из рук Найгоф прочитанное ею заключение.

Она пожала плечами и как-то устало вздохнула.

– Не знаю.

Полковник терял терпение, и с губ его готова была сорваться грубость, но вдруг понял, что это не подействует. Сейчас не подействует – к баронессе пришла апатия, отстраняющая все от себя или пропускающая без отклика любое насилие.

– Может быть, что-то знаете?

Она закурила, пытаясь, видно, возбудить себя. Долго тянула пьянящий аромат табака. Курила и смотрела на пепел, на пальцы, совсем уже потерявшие следы многолетних забот.

– Мне не говорили, – призналась она, не поднимая глаз. Впервые призналась за долгие десять дней. – Да я все равно ничего не поняла бы в этой химии. Назвали только квадрат. И еще показали фото участка…

– С крестиком на условленном месте? – заторопился уточнить полковник.

– Нет… Они не так глупы, чтобы фиксировать мое внимание на конкретном сантиметре. Осведомленность невольно толкала бы меня к этому месту и заставила раскрыть себя, во всяком случае, в чем-то проявилась бы…

– Остроумно.

– Но ваша экспертиза разрушила оригинальный замысел…

– И не только экспертиза, – заметил полковник. – Я с самого начала не верил в этот «клад».

– Можно не верить, можно подозревать и даже носиться с этим подозрением всю жизнь, но только доказательства приносят убежденность…

– Кто зарыл шкатулку? – отбросив теоретические рассуждения арестованной, вернулся к главному полковник.

– На этот вопрос я не могу ответить. Мне не показывали человека, осуществлявшего закладку «фундамента», и даже не называли фамилии. Зачем давать мне в руки конец нити, согласитесь со мной, господин полковник. К тому же клад играл роль громоотвода, и к нему надо было прибегнуть лишь в критический момент.

– И такой критический момент наступил?

– Да, если я оказалась в вашем кабинете…

– Значит, клад пускался в ход в случае ареста?

– Вернее, в случае возникновения опасности. Мне не пришло в голову, что за мной следят, иначе я бы сразу нашла полянку с четырьмя соснами… Сама нашла.

Найгоф прервалась и посмотрела пытливо на полковника. С какой-то требовательностью посмотрела, словно подозревала о существовании тайны, которую он скрывал от нее все это время.

– Скажите, господин полковник, вы уже искали что-то на втором километре… Вы знали о «кладе»?

Он улыбнулся, как улыбаются подкузьмившие соперника хитрецы. И глаза его, выцветшие, усталые глаза, вдруг заискрились лукавством.