Смерть в адвокатской мантии - Дэвид Дикинсон

Пауэрскорт был в полном недоумении.

— Но, доктор Кавендиш, — растерянно произнес он, — близкая кончина обычно огорчает, даже ужасает людей. Вы же, судя по всему, искренне рады?

— Ну конечно! — кивнул доктор. — Я верю.

— Верите?

— Как сын праведной англиканской церкви, я истово и твердо верую.

— Во единого Бога, Отца всемогущего, Творца неба и земли, всего видимого и невидимого?

— Абсолютно.

— И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия единосущного, ради нас, людей, от Отца рожденного прежде всех век, и нашего спасения сошедшего с небес и воплотившегося от Духа Святого, и ставшего Человеком, а также ради нас распятого на кресте во времена римского наместника Понтия Пилата?

— Безоговорочно. Только вы несколько отошли от формулы; слегка запамятовали, как видно, наш символ веры.

— Во Христа, согласно Святому Писанию в третий день воскресшего, восшедшего на небеса и сидящего одесную Отца, вновь грядущего со славою судить живых и мертвых?

— Всецело.

— И в единую Святую вселенскую и Апостольскую церковь?

— Несомненно.

— И в единое крещение во отпущение грехов?

— Разумеется.

— И ожидаете воскресения мертвых?

— Безусловно. Уповаю на вечную жизнь в мире обновленном.

— Господи Иисусе! — ахнул Пауэрскорт.

— Слава Ему во веки веков! — откликнулся доктор.

— Удивительная стойкость, — промолвил Пауэрскорт. — Стало быть, доктор Кавендиш, скорбное смятение «Берега Дувра» не для вас.

— Как вы сказали? «Берег Дувра»? — наморщив лоб, доктор мысленно обследовал это название, словно некую сомнительную опухоль.

— Я имею в виду стихотворение Мэтью Арнольда[44], который столь проникновенно писал об утрате веры в викторианской Англии, — напомнил Пауэрскорт и на минуту прикрыл глаза. — О той вечной грусти в рокоте волн, которая еще Софоклу слышалась отзвуками человеческого страдания, а у Мэтью Арнольда обрела мотив скорбной и безвозвратной потери.

Океан веры,

Тот, что омывал земную твердь,

Поныне дышит, плещет сверкающим кольцом,

Но в каждом вздохе его слышу я теперь

Печаль бездонную…

Позвольте, доктор, рассказать короткую историю о «Береге Дувра». Историю про молодого человека, благополучно приступившего к работе в одном из оксфордских богословских колледжей, однако через пару лет впавшего в сомнения. Бог создал человека или же человек — Бога? Как совместить Книгу Бытия и данные науки, библейское сотворение мира с теорией Дарвина? Возможно ли в одном лице являться Богом и Сыном его? И прочее, обычный набор смущающих душу вопросов. Необычайно тронутый стихами Арнольда, наш впечатлительный герой решает отправиться на тот самый берег Дувра в надежде, что прочитанные там в указанное автором ночное время прекрасные строки разрешат истерзавшие его душу сомнения. Он садится в поезд, и уже слова «Мейдстон — Ашфорд — Кентербери — Дувр» звучат для него вдохновляюще. Прибыв на конечную станцию, он добирается до берега и, стоя у края воды, начинает вслух громко декламировать стихотворение. С Ла-Манша, надо сказать, всегда дует сильный ветер, так что голос чтеца летит в глубь суши. Наш герой под конец почти в слезах от красоты стихов, от образа земли как мира неясных людских грез:

Нам в жизни не даны ни радость, ни покой,

Ни утешение, ни оплот любви старинный,

Мы словно путники на сумрачной равнине,

В смятении чувств, когда ночной порой

Идет неведомых нам сил незримый бой.

— Чем же все кончилось, лорд Пауэрскорт? — нетерпеливо спросил доктор. — Вернулась к молодому человеку его вера?

— Увы, доктор, вера к нему не вернулась. Вместо нее прибыли двое дюжих стражей береговой охраны, которые, высматривая контрабандистов, услышали странную декламацию и подумали, что это, возможно, какой-то сумасшедший. Они посадили его на ночь в камеру (представляете, как он объяснял свое поведение дежурному полисмену), а наутро он получил тридцать суток тюремного ареста за нарушение общественного порядка. Говорят, через месяц молодой человек вернулся в Мейдстон, утратив веру окончательно.

— Забавная история, — усмехнулся доктор. — Но этот «Берег Дувра» не обо мне. Я все еще верую. Верую, что узрю Господа и буду навеки воссоединен с моими покойными родителями и первой женой. И все же, чем я могу быть вам полезен?

— Не скажете ли, доктор, где вы находились вечером 28 февраля? Это была пятница.

— В тот вечер, когда отравили бедного мистера Донтси? Я до самого вечера был здесь, в своем рабочем кабинете. Секретарь даст вам имя и адрec последнего пациента — он ушел около половины шестого. Затем я сделал несколько заметок для доклада, который должен был прочесть в субботу на конференции в Оксфорде. Часов в семь я вышел, взял кеб до Паддингтонского вокзала и потом сел в поезд. Профессор Уилфред Бэверсток, организатор этой конференции, подтвердит вам, что вскоре после девяти я уже был у него в Хартфордском колледже.

Пауэрскорт легко подсчитал, что, если доктор шел быстро или взял кеб в обе стороны, он вполне успел бы по дороге на вокзал заехать в Куинз и оставить там кое-что для адвоката Донтси.

— Был ли кто-нибудь с вами в промежуток времени между уходом последнего пациента и вашим отъездом на вокзал или же вы оставались в полном одиночестве? — спросил он.

— Ну, в этом здании, разумеется, были другие врачи, однако я никого не видел, если вы спрашиваете об этом.

Пауэрскорт скользнул взглядом по стоящей возле докторского стола вертящейся книжной этажерке… и сердце его забилось быстрее.

— Боюсь, доктор, что в связи с расследованием гибели мистера Донтси я вынужден задать вам вопрос о вашей супруге и ее с ним отношениях. Для начала, как вы с ней познакомились?

Старичок доктор рассмеялся.

— Это еще вопрос, кто кого подцепил, лорд Пауэрскорт. Я не считаю нужным оправдываться в том, что люблю мюзик-холл. Что хорошо для короля, то подойдет и его подданным, не так ли? Я пошел в «Альгамбру», где она танцевала, шоу называлось, если мне не изменяет память, «Шальные девчонки», и я смотрел его трижды. Когда я шел из театра после третьего посещения, ко мне подошла Кэтрин и игриво спросила, сколько же раз она уже видела меня среди зрителей. С этого все и началось. Я верую в Создателя и Божий промысел, лорд Пауэрскорт, но не вижу причин, чтобы не насладиться женским обществом в последние месяцы жизни. Моя первая жена умерла, детей у нас не было, и я не собирался оставлять все, что нажил, филантропам от медицины. Вот так и получилось. Я сразу же предупредил Кэтрин, что болен, а потому не смогу исполнять некоторые супружеские обязанности и не возражаю против того, чтобы моя жена встречалась с кем-нибудь на стороне, если она обещает оставаться со мной до моего смертного часа.